Борис Стругацкий - Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 2

Машенька подняла на мать зареванные глаза и совершенно по-взрослому, так, что я даже вздрогнул, сказала:

— А я тебе не верю.

Марина опустилась на пол вагона и закрыла руками лицо. Ей больше нечего было сказать дочери, ведь все ее аргументы сводились к одному: я — твоя мать, и ты обязана меня любить!

А вот не обязана. Любовь любого, а уж тем более своего ребенка нужно суметь заслужить. И поддерживать, как маленький, едва разгоревшийся костер. Это даже я понимаю, хоть своих детей у меня и нет. А эта «мать» — не понимает. И искренне уверена в том, что дочка неправа, и вообще, мелкая еще, чтобы маму осуждать.

Заниматься надо было ребенком, а не с подружками выпивать по праздникам!

И вот, когда ситуация, казалось, совсем вышла из-под контроля, к Машеньке придвинулась Ася. Она присела перед девочкой на корточки, взяла ее за руку и, глядя ей прямо в глаза, начала что-то говорить. Негромко, так, чтобы слышала только девочка. Я деликатно отодвинулся. Марине было наплевать, она была в шоке и окружающую действительность не воспринимала.

Слов я слышать не мог, но отчетливо видел Машенькино лицо. Сначала оно было недоуменно-недоверчивым, потом сомневающимся, а под конец стало удовлетворенным.

Машенька кивнула, отвечая Асе на какой-то ее вопрос. Ася тут же поднялась на ноги и переместилась к Марине. Приобняла ее за плечи. И начала что-то говорить. Я почувствовал себя совершенно ненужным и, чтобы хоть как-то оправдать свое присутствие здесь, присел рядом с Машенькой.

Девочка бесцеремонно дернула меня за рукав:

— Глеб, а Глеб, а ты, правда, все про всех знаешь?

Я чуть языком не подавился.

А что ей ответить? Семь минут назад я мог бы взять ее за руку и рассказать ей такое, чего она сама о себе не знает… А сейчас?

— Давай руку.

Она протянула мне ладошку, я взял ее в свою руку, и… ничего не почувствовал, как ни напрягался!

Тогда я прикрыл глаза и изобразил, как умел, на лице бурную мыслительную деятельность.

— Тебя зовут Маша, — объявил я торжественно — Тебе пять лет, три месяца и восемь дней. Ты очень веселая и любознательная. А сейчас мы приедем на станцию, и ты выйдешь из вагона со мной!

Она посмотрела на меня. Наклонила голову и сказала:

— С тобой — выйду!

Я на всю жизнь запомню лица тех, кто на платформе видел, как из аномально пустого в час пик вагона на платформу вышли четыре человека. Я с Машенькой, крепко ухватившей меня за руку, а за нами — Ася с повисшей у нее на руке Мариной. Я уже было приготовился пробиваться сквозь плотные ряды жаждущих уехать, но люди были ошарашены настолько, что расступались перед нами.

По пути к эскалатору мы с Асей поменялись сопровождаемыми. Я почувствовал, что ей тяжело буквально тащить на себе Марину, которая была на голову ее выше и, по моим прикидкам, кило на десять тяжелее…

К эскалаторам я не подходил уже лет пять. С тех пор, как двадцать лет назад они все как один отказались поднимать меня к поверхности, я совершенно по-детски сначала пытался головой пробить невидимую стенку, а потом по-детски же обиделся на неодушевленные железяки. Вот и сейчас, подходя к эскалатору, я испытывал страх. А вдруг — не выпустит опять. Вдруг — все зря?

Взойдя на широкую металлическую ступеньку, я вцепился в резинку перил. Марина висела на мне, как висел бы мешок с картошкой, умей он отрастить руки, чтобы цепляться за окружающих.

А ступенькой ниже стояла Ася. И я спиной чувствовал, как прижимается к ней Машенька.

Середина эскалатора. Я весь внутренне сжался, ожидая, что ступенька начнет ускользать из-под ног и придется, балансируя с повисшей на руках Мариной, спускаться вниз.

Свет вертикальных цилиндрических ламп вдруг стал нестерпимо ярким, резиновые перила заскользили в потной ладони, и… И ничего не произошло! Вестибюль станции становился все ближе. Со стенок эскалаторного тоннеля на нас смотрели рекламные щиты.

Метро отпускает меня! И это значит, что я сам захотел выйти, ведь против воли метро никого не держит — это закон.

Я весь обмяк, и если бы Марина не вцепилась в меня мертвой хваткой, точно бы упала.

За моей спиной выдохнула Ася. Уж кто-кто, а она знала, какие напряженные складывались у меня отношения с эскалаторами последние два десятка лет.

На улице шел снег. Густыми влажными хлопьями старался укрыть площадку перед выходом из станции. Но ничего не получалось. Толпы людей немедленно превращали чистое белое покрывало в серую кашу, неприятно хлюпающую под ногами.

Мы шли по улице, держась за руки, как школьники. Я и Ася. А еще я держал за руку Машеньку.

Я никогда не смогу понять, каким образом Асе удалось убедить Марину, уговорить ее, что хотя бы эту ночь девочка должна провести у Аси. И как Марина могла доверить дочку незнакомым, в сущности, людям? Но ведь как-то же убедила. И я не спрашивал ее, как именно.

Сразу, как мы покинули вестибюль станции, Ася захотела отзвониться Светке и предупредить, что ей теперь уже точно придется дорабатывать свою смену.

Но, как выяснилось, Асин мобильник я умудрился забыть в вагоне. Она, даже не расстроилась. Так прямо и сказала, что сил расстраиваться у нее сейчас нет. А я подумал, этот мобильник станет последним из того, что я забыл в метро. Ведь есть же на свете множество гораздо более важных вещей, о которых забывать не следует. В метро и не только.

Отловив на загруженной улице частного извозчика, мы дружно оккупировали заднее сиденье. Нам необходимо было о многом переговорить. Утомленная Машенька мирно посапывала у меня на коленях, которые с каждой минутой все больше немели. Но мне, если честно, было плевать. Даже в машине Ася не выпускала мою руку из своей, а это дорогого стоило. И ради этого я готов был терпеть и куда более серьезные неудобства.

Слова не шли. Да и не нужны они были здесь, на тесном матерчатом диванчике случайного такси. Все, что мы могли бы сказать друг другу, звучало бы фальшиво, неточно, а главное — ничего можно было не говорить, и мы оба понимали это.

Это понимание было самым важным, что только могло быть. И потому мы просто молча держались за руки.

— Девочку я у нее заберу, чего бы мне это ни стоило, — сказала Ася шепотом.

Я никогда не думал, что Ася, тихая и мягкая Ася, способна столь категорично заявить о своих намерениях. И заявить так, что я сразу понял: она права, и ничего хорошего рядом с матерью девочке не светит. Да, мамаша теперь ни за что не забудет ее в метро, но любить ее от этого сильнее не станет. И никогда не простит дочке того, что та слышала и поняла ее полупьяный разговор с подругой. Пусть она даже тысячу раз себе поклялась, что вот с завтрашнего утра все будет по-другому, — ничего не изменится. А вот мы с Асей можем что-то изменить. В ней я уверена сам… Постараюсь соответствовать…