Лидия Яновская - Творческий путь Михаила Булгакова

В общих чертах представлялись Булгакову уже тогда и многие сцены сатирической дьяволиады. Порою короче, чем они развернулись потом, порою более обстоятельно. Был здесь ресторан дома литераторов под названием «Шалаш Грибоедова». Ах, не сразу, не сразу догадается писатель приурочить начало танцев в «Грибоедове» ровно к полуночи — дьявольской и соблазнительной аналогией к великому балу у Сатаны. Но и в первой редакции в этом адском видении царил Арчибальд, «пират», еще долго в процессе работы над романом связанный с адом непосредственно… И сеанс черной магии виден на разорванных листах первой тетради, дьявольщина театра Варьете, истории с фантастическими деньгами (глава называлась «Якобы деньги»). Были невероятные похороны Берлиоза, которого везли на Ново-Девичье, и Иван, бежав из психиатрической больницы, отбивал катафалк у процессии, а потом гроб обрушивался с Крымского моста в Москву-реку. И допрос гражданина Поротого (который теперь нам хорошо известен как председатель жилтоварищества Никанор Иванович Босой), явление буфетчика к магу в квартиру на Садовой и многое, многое другое.

Роман разворачивался сатирической фантасмагорией, сатирической феерией, как бы включаясь в традицию старинного романа Лесажа и де Гевары — романа о Хромом бесе…

Но была у этого «романа о дьяволе» особенность: с самого начала работы и с самого начала романа, разрезая надвое сцену на Патриарших, в роман входила евангельская тема. Точнее, может быть, антиевангельская? Ибо церковную традицию она опровергала решительно. Это был рассказ Воланда о суде над Иешуа и о распятии. Евангелие от дьявола. [107] В дальнейшем Булгаков попробовал эту сцену перенести на другое место, в глубину романа, и однажды — в тетради 1932 года — история на Патриарших была изложена сплошь, одной главой. И все равно затем на полях тетради 1932 года появился значок, отмечающий место «врезки» — то единственное место, которое глава о Иешуа Га-Ноцри и Пилате должна была снова занять в последующих, а затем и в окончательной редакции романа.

В самой первой из сохранившихся тетрадей Воланд об Иисусе именно рассказывал. Повествовательная интонация его подчеркнута: «Впервые в жизни… я видел, как надменный… Пилат не сумел сдержать себя». Берлиоз его перебивал. «Ага-а»… — пром<���ычал?> Берлиоз, с величайшим… интересом слушая… рассказ. «Да-с», — продолжал… незнакомец». [108] Многоточиями здесь отмечены несохранившиеся концы строк (лист оборван).

Но уже во второй тетради Булгаков пытается дать не повествование, не рассказ, а видение, картину. Это получится не сразу. Действующие лица пока плохо видны, и лаконичной бесспорности диалогов еще нет. Перед нами скорее конспект, набросок, остов сцены. Допрос разворачивается так:

«— А скажи-ка мне: кто еще симпатичный? Марк симпатичный? — спрашивает Пилат.

— Очень, — убежденно сказал арестованный. — Только он нервный…

— Марк нервный? — спросил Пилат, страдальчески озираясь.

— При Идиставизо его как ударил германец, а у него повредилась голова…

Пилат вздрогнул:

— Ты где же встречал Марка раньше?

— А я его нигде не встречал.

Пилат немного изменился в лице.

— Стой, — сказал он. — Несимпатичные люди есть на свете?

— Нету, — сказал убежденно арестованный, — буквально ни одного…

— Ты греческие книги читал? — глухо спросил Пилат.

— Только мне не понравились, — ответил Иешуа».

Эта же сцена в законченном романе:

«— А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?

— Всех, — ответил арестант, — злых людей нет на свете.

— Впервые слышу об этом, — сказал Пилат, усмехнувшись, — но, может быть, я мало знаю жизнь!.. В какой-нибудь из греческих книг ты прочел об этом?

— Нет, я своим умом дошел до этого.

— И ты проповедуешь это?

— Да.

— А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, — он — добрый?

— Да, — ответил арестант, — он, правда, несчастный человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств. Интересно бы знать, кто его искалечил?»

Здесь «эффект присутствия» состоялся. Но задачу — добиться «эффекта присутствия» — Булгаков ставил перед собой и тогда, в 1929 году. Когда Воланд заканчивал первую часть своего повествования — смертью Иешуа на кресте, Иванушка, очнувшись, вдруг обнаруживал себя сидящим прямо на дорожке, рядом с Бимкой, и пересаживался на скамейку.

В законченном романе, как известно, «эффект присутствия» подчеркивается так: «Поэт провел рукою по лицу, как человек, только что очнувшийся, и увидел, что на Патриарших вечер… «Как же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ?.. — подумал Бездомный в изумлении, — ведь вот уже и вечер! А может, это и не он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?» И вместе с ним, словно бы очнувшись, осматривается читатель…

И еще отмечу подробность ранней редакции — слова, которые в дальнейшем уйдут в подтекст:

«— И вы любите его, как я вижу, — сказал Владимир Миронович, прищурившись.

— Кого?

— Иисуса.

— Я? — спросил неизвестный и покашлял».

Но здесь небольшое отступление о вечерних прогулках на Патриарших.

В 1921–1924 годах Михаил Булгаков жил на Большой Садовой, в доме № 10. В том самом доме, который изобразил в романе «Мастер и Маргарита» под номером 302-бис, поселив в нем Воланда и его свиту. Массивный, «покоем» (буквой «П») дом перемычкой своей буквы «П» уходит во двор и с улицей соединен глубокой аркой подворотни. Если выйти на Садовую и свернуть направо, в нескольких домах отсюда сад «Аквариум», а за ним, на Садовой же, выходящее частью служебных окон в «Аквариум» здание, где в начале 20-х годов был цирк, потом Мюзик-Холл, а теперь Театр сатиры. В романе «Мастер и Маргарита» именно здесь помещается театр Варьете, в котором давал сеанс черной магии Воланд и лезла из сада в окно финдиректора Римского страшная Гелла, отсюда бандиты — один с кошачьей физиономией, другой маленький, но с атлетическими плечами — волокли администратора Варенуху под грозовым дождем («И оба подхватили администратора под руки, выволокли его из сада и понеслись с ним по Садовой… Прыгая в мутных реках и освещаясь молниями, бандиты в одну секунду доволокли полуживого администратора до дома № 302-бис, влетели с ним в подворотню, где к стенке жались две босоногие женщины, свои туфли и чулки державшие в руках. Затем кинулись в шестой подъезд, и близкий к безумию Варенуха был вознесен в пятый этаж и брошен на пол в хорошо знакомой ему полутемной передней квартиры Степы Лиходеева».)

Свернув же из арки дома № 10 налево и миновав Большой Козихинский переулок (теперь улицу Остужева), мы еще раз сворачиваем влево — на Малую Бронную. Здесь, в нескольких минутах ходьбы от Садовой, справа — огражденный решеткой квадратный сквер и посреди сквера — тихий и чистый пруд. Последний из некогда бывших здесь нескольких прудов, прозванных Патриаршими, потому что с давних пор рядом находилась резиденция патриарха. Остальные пруды (их, кажется, было три) исчезли, впрочем, давно, оставив множественное число названию сквера с одиноким водоемом и еще имя «Трехпрудный» одному из переулков в этом районе.