Лидия Яновская - Творческий путь Михаила Булгакова

Правда, со временем шаляпинский грим, костюм, шаляпинская трактовка образа сами становились в какой-то мере традицией. Булгаков слушал всех, кто пел эту партию в Киеве в 900-е и 910-е годы, и знаменитого Льва Сибирякова, чей портрет и автограф хранил, — артиста петербургского (Мариинского) оперного театра, много певшего в Киеве; и любимца киевской публики Платона Цесевича, обладателя могучего и красивого баса; в 20-е и 30-е годы «Фауст» шел и в Москве и в Ленинграде, и всех замечательных исполнителей роли Мефистофеля Булгаков слушал…

Есть и другие реминисценции оперы «Фауст» в романе «Мастер и Маргарита». (Ну хотя бы эта: «Без страха пей, в ней яда уж нет!» — с этими словами оперный Мефистофель протягивает Фаусту чашу, в которую только что налит яд. В романе «Мастер и Маргарита» Воланд «быстро приблизился к Маргарите», поднес ей чашу, в которой алая кровь, «и повелительно сказал:

— Пей!

У Маргариты закружилась голова, ее шатнуло, но чаша оказалась уже у ее губ, и чьи-то голоса, а чьи — она не разобрала, шепнули в оба уха:

— Не бойтесь, королева… Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья».)

Но связь романа, и прежде всего фигуры Воланда в нем, с трагедией Гёте «Фауст» еще очевидней. Булгаков не скрывает, Булгаков подчеркивает ее.

Едва не вспыхивает в тексте самое имя Мефистофель. «Вы — немец?» — спрашивает Иван Бездомный, впервые столкнувшись с загадочным иностранцем. «Я-то?.. — после некоторого раздумья отвечает Воланд. — Да, пожалуй, немец…» Как не вспомнить: «Затем, что Мефистофель был родом немец…» — в стихотворении Лермонтова «Пир Асмодея».

Дважды упоминается в романе Брокен — тот самый Брокен в горах Гарца, на который Мефистофель водил Фауста в Вальпургиеву ночь.

При первом появлении на страницах романа у Воланда изображение пуделя в руке: черный набалдашник в виде головы пуделя украшает его трость. Правда, атрибуты дьявола изменчивы и зыбки, и вот уже «в лунном, всегда обманчивом, свете» Ивану Бездомному кажется, что под мышкою у «таинственного консультанта» не трость, а шпага. Но символический пудель возникнет снова — «тяжелым в овальной раме изображением черного пуделя на тяжелой цепи», которое повесят Маргарите на грудь как знак ее королевского достоинства на великом балу у Сатаны; изображением золотого пуделя на подушке, которую кладут ей под ногу… Символ-память, надо думать, о том пуделе, в виде которого приходит к Фаусту Мефистофель у Гёте…

Далее. В первой главе романа «Мастер и Маргарита» Воланд предлагает своим собеседникам папиросы.

«— Вы хотите курить, как я вижу? — неожиданно обратился к Бездомному неизвестный, — вы какие предпочитаете?» — «А у вас разные, что ли, есть?» — мрачно спросил поэт, у которого папиросы кончились. «Какие предпочитаете?» — повторил неизвестный, а затем «немедленно» вытащил из кармана портсигар и предложил Бездомному именно то, что тот пожелал.

Диалог перекликается — осознанно, конечно, — с известной сценой «Погреб Ауэрбаха в Лейпциге» в трагедии Гёте «Фауст»:

«Мефистофель… Какого же вина вам выпить любо? Фрош. Как вас понять? Ваш выбор так велик? Мефистофель. Кто что захочет, и получит вмиг». И «требуемое каждым вино льется в стаканы».

Связь романа «Мастер и Маргарита» с трагедией Гёте разнообразна и глубока. Ее можно проследить в подспудном и внешнем, в главном и второстепенном, в подчеркнутых совпадениях и в решительном противостоянии. Не исключено, например, что такая подробность дьявольщины в романе, как «волшебные деньги», «якобы деньги», летящие из-под купола Варьете на сеансе черной магии денежные бумажки, тоже восходят к Гёте. (Во второй части трагедии Мефистофель, оказавшийся вместе с Фаустом при дворе средневекового императора, вводит бумажные деньги. Смотритель дворца радостно докладывает о нововведении: «Беглянки разлетелись врассыпную. Бумажек не вернуть уж. Первый вал вкатился с улиц в лавочки менял…» А император тотчас начинает оделять этим так легко доставшимся ему богатством придворных: «Шут. В листках волшебных ничего не смыслю. Император. Увы, я дураку их и отчислю. Шут. Вот падают еще. Все это мне? Император. Лови. Будь рад свалившейся казне».)

Правда, у Гёте речь идет о бумажных деньгах вообще, об изобретении бумажных денег — ассигнаций, каковую выдумку он приписывает Мефистофелю, а у Булгакова — чертовщина, липовые деньги, превращающиеся в резаную бумагу или в этикетки с бутылок «Абрау-Дюрсо», как дьявольское золото в черепки у Гоголя…

Но вернемся к параллелям внешним.

Мефистофель Гёте появляется перед Фаустом в средневековой одежде. Сначала — странствующим студентом: «Вот, значит, чем был пудель начинен! Скрывала школяра в себе собака?» Потом — щеголем: «Смотри, как расфрантился я пестро. Из кармазина с золотою ниткой камзол в обтяжку, на плечах накидка, на шляпе петушиное перо. А сбоку шпага с выгнутым эфесом».

Шпага — атрибут Воланда. В первой части романа возникающий мельком (то «в лунном, всегда обманчивом свете», то перед глазами ошеломленного буфетчика: «на подзеркальном столике лежала длинная шпага с поблескивающей золотой рукоятью»). Во второй части шпага при Воланде всегда.

Но одет он иначе. Современный серый костюм (правда, дорогой костюм, даже щегольский, серый берет, перчатки, трость) — при его появлении на Патриарших. Такой же костюм, но черный — на следующее утро, в квартире директора Варьете Степы Лиходеева. «Дивного покроя» фрак и черная полумаска вечером — на сцене театра Варьете… Да ведь по-другому и не может быть!

У Гёте действие происходит в средние века, и Мефистофель одет как современник Фауста. Ведьма, к которой он является вместе с Фаустом, не узнав его, восклицает: «Слепа, простите за прием! Но что ж не вижу я копыта? Где в о роны из вашей свиты?» На что Мефистофель отвечает: «Все в мире изменил прогресс. Как быть? Меняется и бес… С копытом вышел бы скандал, когда б по форме современной я от подъема до колена себе гамаш не заказал».

Воланд тоже одет «по форме современной». В этом несходстве — сходство.

Самое имя Воланд также восходит к Гёте. Оно возникает в «Фаусте» один-единственный раз: так называет себя Мефистофель в сцене «Вальпургиева ночь», прокладывая себе и Фаусту дорогу на Брокен среди мчащейся туда нечисти.

В переводах «Фауста» на русский язык это имя обыкновенно опускается, заменяется именем нарицательным. Б. Пастернак переводит это место так: «Эй, рвань, с дороги свороти и дайте дьяволу пройти!» А. Фет: «Прочь! Видишь, сам идет». В известном в конце XIX века переводе Н. Голованова: «Дорогу, чернь! Дорогу сатане !» Н. Холодковский, чей перевод до сих пор считается самым точным стихотворным переводом «Фауста», также заменил имя: «Дорогу! Черт идет!» — но в примечании отметил: «В подлиннике: Junker Voland kommt. Voland — одно из имен дьявола в немецком языке». (Курсив мой. — Л. Я .)