Семен Венгеров - Вильям Шекспир

И вотъ, если съ точки зрѣнія выбора жизненныхъ и историческихъ явленій для воспроизведенія взглянуть на творчество великаго драматурга, то предъ нами развернется вполнѣ цѣльная симфонія отзвуковъ его душевныхъ переживаній и обрисуется естественная смѣна переливовъ той окраски, въ которой являлась жизнь предъ созерцавшимъ ее высокимъ духомъ Шекспира.

Было время, когда жизнь захватывала Шекспира только со стороны сладкихъ чаръ своихъ, вначалѣ высоко-поэтическихъ, какъ мимолетное видѣніе любви Ромео и Джульеты, затѣмъ просто жизнерадостныхъ, какъ y Фальстафа. Но подъ приманкой ароматныхъ цвѣтовъ наслажденія тонкое чувство творца Гамлета очень скоро распознало запахъ гнили и разложенія, и мрачное настроеніе Гамлетовскаго періода раскрыло зрителю Шекспировскаго театра весь ужасъ нашего бытія. Умъ менѣе разносторонній ограничился бы этимъ мрачнымъ міропониманіемъ, манящимъ къ себѣ своею стройностью и нравственнымъ ригоризмомъ. Но въ Шекспирѣ было слишкомъ много жизненныхъ силъ, чтобы удовлетвориться однимъ инертнымъ отрицаніемъ. Вотъ почему онъ, въ концѣ концовъ, изжилъ пору отчаянія, и творчество его закончилось гармоническимъ аккордомъ послѣднихъ «романическихъ» пьесъ. Здѣсь снова жизнь полна очарованія, но уже не для насъ, a для нашихъ преемниковъ въ жизни, которые въ свою очередь послѣ поры очарованія пройдутъ весь ужасный циклъ разочарованія, чтобы въ концѣ концовъ успокоиться на мысли о круговоротѣ мірового процесса. Если подвести все это подъ философскую схему, то передъ нами полное воплощеніе въ художественной формѣ великаго закона развитія мірового процесса, установленнаго Гегелемъ. Предъ нами тезисъ, антитезисъ и синтезисъ пониманія сущности жизни.

A если говорить менѣе мудреными словами, то передъ нами схема душевной жизни великаго мудреца. Онъ былъ очарованъ жизнью, пока въ немъ кипѣли молодыя силы; онъ почувствовалъ горькій привкусъ жизни, когда угаръ первыхъ упоеній прошелъ; онъ примирился съ темною стороною жизни, когда въ его собственномъ домѣ снова расцвѣла молодая жизнь. Но это примиреніе не есть обычное довольство состарившагося и устроившаго свои дѣлишки человѣка. Это та мудрость, которая сквозь мелкую суету жизни увидѣла очертанія вѣчности. Такова общая схема душевной жизни Шекспира. Конечно, не Шекспира — дѣльца, a Шекспира — творца, когда онъ, переставая принадлежать самому себѣ, безгранично высоко подымался надъ интересами мышьей бѣготни повседневной жизни.

Присмотримся теперь къ нѣкоторымъ деталямъ этой схемы.

Первый періодъ приблизительно обнимаетъ годы 1590–1594. По литературнымъ пріемамъ его можно назвать періодомъ подражательности. Шекспиръ еще весь во власти своихъ предшественниковъ. Если "Титъ Андроникъ" дѣйствительно имъ написанъ, то комическіе ужасы трагедіи — прямое и непосредственное отраженіе ужасовъ пьесъ Кида и Марло, получившихъ въ неокрѣпшемъ талантѣ молодого писателя еще болѣе нелѣпое развитіе. Вліяніе манернаго Лили и такъ называемаго эвфуизма сказывается въ вычурности стиля перваго періода. Но уже просыпается и собственный геній. Въ спорномъ, но все-же хоть въ малой степени принадлежащемъ Шекспиру, "Генрихѣ VI" ненужныхъ ужасовъ уже меньше, a въ "Ричардѣ III" ужасы уже органическая необходимость, нужная для обрисовки страшной личности главнаго героя. По настроенію первый періодъ можно назвать періодомъ идеалистической вѣры въ лучшія стороны жизни. Съ увлеченіемъ наказываетъ молодой Шекспиръ порокъ въ своихъ историческихъ трагедіяхъ и съ восторгомъ воспѣваетъ высокія и поэтическія чувства — дружбу, самопожертвованіе и въ особенности любовь. Есть въ первомъ періодѣ и произведенія почти безразличныя, именно передѣланная изъ Плавта "Комедія Ошибокъ". Грубый комизмъ, грубыя остроты этой, въ общемъ, очень слабой пьесы, главнымъ образомъ, назначены для потѣхи райка, и только на эпизодической личности молодой Люціаны лежитъ нѣкоторый отпечатокъ обаянія шекспировскихъ женщинъ. Но основную окраску первому періоду даютъ пьесы, гдѣ молодость автора сказалась въ томъ ореолѣ, которымъ онъ окружаетъ молодое чувство. Какъ ни искусственны "Безплодныя усилія любви", какъ ни вычуренъ тотъ турниръ придворнаго остроумничанія, который разыгрывается дѣйствующими лицами, все-же заразительно дѣйствуетъ бьющая ключемъ граціозная жизнерадостность этой веселой компаніи, которая не сомнѣвается, что жизнь полна чуднаго очарованія, если самъ любишь и находишь взаимность. Еще больше прославленія любви и вѣры въ ея волшебную силу въ "Двухъ веронцахъ". И тутъ всѣ главные герои молоды, и тутъ въ центрѣ жизни поставлено трепетное ожиданіе счастливой взаимности. По обаянію молодой страсти "Два веронца" какъ-бы предвѣстники драгоцѣннѣйшей жемчужины перваго періода, "Пѣсни пѣсней" новой европейской литературы — "Ромео и Джульетты", дальше которой не можетъ идти апоѳеозъ любви. Ничего не значитъ, что налетѣвшій ураганъ страсти сокрушилъ молодыхъ любовниковъ у самаго предверія ихъ еле обозначившейся жизни, ничего не значитъ, что, говоря заключительными словами трагедіи, "разсказа нѣтъ печальнѣй и грустнѣй". Это, все-таки, пѣснь торжествующей любви, и страстный юноша въ томъ возрастѣ, когда объятія любимой женщины представляются высшимъ благомъ жизни, всегда съ энтузіазмомъ скажетъ, что для дня такой любви и жизни не жаль.

Волшебный ореолъ, который Шекспиръ съумѣлъ придать своимъ любовникамъ, при всей трагичности, дѣлаетъ ужасъ "печальнаго разсказа" сладкимъ, и собственныя имена героевъ трагедіи вотъ уже 3 вѣка продолжаютъ быть нарицательнымъ обозначеніемъ высшей поэзіи страсти.

Какъ-бы на порогѣ второго періода творческой дѣятельности Шекспира, приблизительно обнимающаго годы 1594–1601, стоитъ одно изъ знаменитѣйшихъ его произведеній "Венеціанскій купецъ". Въ немъ еще не мало подражательности. Внѣшними чертами главный герой этой странной "комедіи" — жидъ Шейлокъ находится въ генетической связи съ главнымъ героемъ "Мальтійскаго Жида" Марло — ужаснымъ Варравой. Но въ этой же пьесѣ геній Шекспира уже могуче обнаружилъ свою самостоятельность и съ необыкновенною яркостью проявилъ одну изъ наиболѣе удивительныхъ способностей своихъ — превращать грубый, неотесанный камень заимствуемыхъ сюжетовъ въ поражающую совершенствомъ художественную скульптуру. Сюжетъ "Венеціанскаго купца" взятъ изъ ничтожнаго разсказа, вычитаннаго y посредственнаго итальянскаго новелиста ХІІ вѣка Джіовани Фіорентино. Но съ какою глубиною вдумался Шекспиръ въ этотъ пустой анекдотъ, съ какимъ поражающимъ умѣніемъ уяснить себѣ всѣ послѣдствія извѣстнаго положенія проникъ онъ въ самую сердцевину вопроса и наконецъ съ какою художественною свободою отнесся къ своей задачѣ. Пушкинъ прекрасно понялъ Шекспира, когда прославлялъ его "вольное и широкое изображеніе характеровъ". Благодаря этой художественной разносторонности, имя Шейлока въ одно и то же время и стало нарицательнымъ обозначеніемъ исторической связи еврейства съ деньгами, и вмѣстѣ съ тѣмъ во всей огромной литературѣ, посвященной защитѣ еврейства нѣтъ ничего, что было бы ярче, убѣдительнѣе, сильнѣе, человѣчнѣе знаменитаго монолога Шейлока: "Да развѣ у жида нѣтъ глазъ? развѣ y жида нѣтъ рукъ, органовъ, членовъ, чувствъ, привязанностей, страстей"? и т. д.