Георгий Адамович - Литературные заметки. Книга 2 (Последние новости: 1932-1933)

…«Гремучий родник» Скобцова-Кондратьева… — В номере были опубликованы заключительные главы первой части романа (С. 132-171) Даниила Ермолаевича Скобцова-Кондратьева (наст. фам. Скобцов; 1885-1969). Вторая часть в «Современных записках» не печаталась. Целиком роман вышел позже отдельным изданием (Париж: Дом книги, 1938).

…О «Воспоминаниях» A. Л. Толстой… — Толстая А. Л. Из воспоминаний (С. 217-246).

«Назаретские будни» — Опубликованный в номере (С. 274-294) фрагмент главного труда Мережковского «Иисус Неизвестный» вошел в книгу третьей главой второй части первого тома.

«Параллели» — В статье П. Бицилли «Параллели» (С. 334-345) речь шла о типах влияний разного рода идеологов на литературные школы.

…Достаточно прочесть его рецензию на книгу о Тургеневе… — Имеется в виду опубликованная в этом же номере (С. 475-477) рецензия Бицилли на книгу Б. Зайцева «Жизнь Тургенева» (Париж, 1932).

…Статья о Ибсене, глубокомысленная и пленительная… — Шестов Лев. Победы и поражения (Жизнь и твор­чество Генрика Ибсена) // Русская мысль. 1910. Кн. IV. С. 1-30; Кн.V. С. 1-38.

…воспоминания Шаляпина… — Шаляпин Ф. Из воспоминаний (С. 5-23).

…отрывок из книги о «Декабристах»… — Под названием «Накануне» в номере был напечатан (С. 247-273) фрагмент книги М. Цетлина, вскоре вышедшей отдель­ным изданием: «Декабристы: Судьба одного поколения» (Париж: Современные записки, 1933).

…стихи Георгия Иванова… Довида Кнута… Смоленского и Софиева… — В номере были напечатаны стихотворения Георгия Иванова «Слово за словом, строка за строкой…», «Мир торжественный и томный…», «Сиянье. В двенадцать часов по ночам…», «Замело тебя, счастье, снегами…», «Гаснет мир, сияет вечер…», «О, душа моя, могло ли быть иначе…» под общим названием «Из книги "Ночной смотр"» (С. 207-209), Довида Кнута «Земля лежит в снегу. Над ней воздели сучья…», «Снег радости и снег печали…», «В морозном сне, голубовато-снежном…» под общим названием «Снег» (С. 210-211), а также Владимира Смоленского «Не плачь, не плачь, все это сон и бред…» (с. 215), и Юрия Софиева «В тревоге неустанной и труде…» (С. 215).

<���«Стихотворения» В. Ропшина (Савинкова). — «Эта жизнь» А. Штейгера>. — Последние новости. 1932.18 фев­раля. № 3984. С. 2.

…сборнику стихов покойного Савинкова… — Имеется в виду посмертное издание: Ропшин В. Книга стихов / Предисл. З. Н. Гиппиус. Париж: Родник, 1931. После появления сборника Адамович расспрашивал Гиппиус о Савинкове, и та ответила 4 января 1932 года: «Со мной, дорогой Георгий Викторович, вы всегда, конечно, можете рассчитывать на ответ: и деловой, и литературный, и метафизический, и человеческий, — по силе возможности. Определение такого сложного индивидуума в письме, как Савинков, превышает, пожалуй, эти возможности. Влекло меня к нему то, что всегда влечет к личности, в которой мне видится (ошибочно или нет) известная "значительность" и на которой, поэтому, тяготеет перст своей судьбы. Значительность не в смысле величины, а своего "не общего" выражения, и даже независимо от того, нравится ли мне это «выражение» или нет. Шараду Сав<���инко>ва отгадать вполне, до круглоты, я не могла почти до конца. Но кое-что уже знала раньше последнего конца. В кратких словах: его натура, в тесной связи с его биографией (или судьбой) сделали из него то, чем он на мои глаза и был, т.е. как я его разбирала и видела (что от натуры, что от биографии, — безразлично). Человек узкий, прежде всего, и поэтому заостренный. Весь в страстях своих, но не знающий (иногда смутно подозревающий), насколько они владеют им, а не он ими, благодаря гиперболическому самолюбию (не честолюбию). Одаренный – разнообразно, слишком разнообразно; и все дары эти до такой степени меньше его самолюбия, что оно их все или ни к чему не приводит или искажает. Ум, тонкость, воля, вкус, такт, – все это у него было. Но фатально обольщенный, раз навсегда, собой, ослепленный этими своими дарами, которые отнюдь не виделись ему лишь как просто "способности", — он их пускал в дело, воображая их совершенными; между тем и они-то были отпущены ему не в одинаковой мере. И ум, и воля, — все искажалось при соприкосновении с жизнью и с другими людьми. Он не понимал, что может чего-нибудь не понимать; не допускал этого; ум, инстинктивно, м. б., выработал удивительную способность чего-то, похожего на "мимикрию" (менее грубо). Отсюда его лживость; наполовину, иногда, и перед собой. Любви, ни такой, ни эдакой, в нем конечно не могло быть (при подобной-то, круглой, "самости"!). В поле, очень, кажется, примитивном (сплошное, очевидное "м") — страсть, каприз, бессознание; в других отношениях с людьми — стремление или покорить их, овладеть ими, или хоть "использовать" для своего случая, — того или другого. Властвовать, даже над ничтожествами, ему было нужно ; впрочем, он не разбирался в людях; ум его, достаточно тонкий, служил ему до известного предела, а дальше и он изменял, и такт, порой даже хитрость.

Все это я говорю, не собираясь отрицать его действительной внутренней трагедии, несомненных минут некоего прозрения; может быть и не совсем полного в сознании, но в ощущении, вероятно, полного. Впрочем, в ощущении трагедия эта всегда как-то у него присутствовала. Он верил в свое сознание и в свою волю; они были для него главное; они-то и были у него слабы, — сознание еще слабее воли, и это соотношение хуже обратного.

Если учесть, что, благодаря биографии, он был невеждой (в чем кокетливо признавался, — так это было незаметно), надо признать, что дары ума и способностей имелись у него порядочные. Не сомневаюсь, что и кошмары, о кот<���орых> он старается писать "стихи", его действительно посещали, или что-то вроде, около. Стихи его не могут "нравиться" — (хотя он очень этого желал), да не в нравленьи и в ненравленьи смысл их. Впрочем, я об этом писала, полунамеками и contre coeur (потому что я ему ничего не "простила") — в предисловии. Т. е. не простила последнего падения, саморазрушения личности… хотя это, по логике, уже допускала, чем в ужас приводила Фондаминского. Пал не "горестно и низко", а срамно, — если знать подробности. Не мое, конечно, дело прощать или не прощать; но у каждого два пути, к своему возвышению и к своему падению; кто доходит до конца первый? Но почему же так часто добегают до конца второго? Мне вчуже невыносимо видеть это, когда на глазах случается, и с такими все-таки значительными, не в ряде, людьми, как Сав<���инков>. Я понимаю, что заставило "вещую" Амалию сказать тогда: "Хоть бы он умер раньше!"» (Intellect and Ideas in Action: Selected Correspondence of Zinaida Hippius / Comp. by Temira Pachmuss. Munchen: Wilhelm Fink Ferlag, 1972. C. 413-415).

…свидетельства о личности Савинкова будут интереснее и ценнее его попыток творчества… — Ходасевич в своей рецензии по этому поводу высказался еще более резко: «Савинков-поэт компрометирует Савинкова-политического деятеля» (Современные записки. 1932. № 49. С. 449).