Михаил Ахманов - Полдень, XXI век, 2010, № 08

«Маньяком? — переспросил гид. — Хорошо, я расскажу и о мании, раз тебя это интересует».

Что-то было в его словах неправильное, как показалось Евгению, но полчаса спустя, когда, осмотрев потрясшую воображение решетчатую трубу телескопа, ребята сели отдохнуть в конференц-зале, гид, представившийся младшим научным сотрудником (много лет спустя Евгений пытался вспомнить его фамилию, но не сумел, а человека этого больше не встречал), сказал:

«И еще у нас работают люди, называющие себя маньяками. Это великолепные сотрудники группы Виктория Фавловича Шварцмана, а маньяки они потому, что работают на аппаратуре, которая называется МАНИЯ — это аббревиатура, означающая Многоканальный Анализатор Наносекундных Изменений Яркости. Шварцман и его коллеги исследуют две самые загадочные проблемы современной астрофизики. Они хотят доказать, что существуют черные дыры, это раз, а во-вторых, — что в космосе есть внеземные цивилизации. Для решения обеих проблем нужно анализировать очень короткие — продолжительностью в миллиардные доли секунды — изменения яркости звездных объектов. Ведь черные дыры можно отличить от нейтронных звезд только по очень коротким вспышкам, а внеземные цивилизации, если они хотят, чтобы их сигнал увидели на другом конце Галактики, тоже должны посылать в космос очень короткие закодированные импульсы».

Евгений хотел еще раз увидеть странного человека, чей взгляд был устремлен за горизонт, в том числе — за горизонт событий в окрестности черных дыр. Но в тот день им встретиться не довелось, а через несколько месяцев Шварцмана не стало, и о его личной трагедии Бредихин узнал много времени спустя, когда окончил Московский университет и приехал работать в ту самую лабораторию, где на стене висел портрет молодого, с острым прямым взглядом, человека, и на листе ватмана были написаны странные, но проникавшие в подсознание, стихи:

— Рената… Она тоже астрофизик? — равнодушно спросила Лайма. Ей совсем не интересно было это знать, но молчание казалось невежливым, нужно было как-то подойти к главному вопросу, который Лайма так и не задала Бредихину.

— Оптик. — Леонид не отрывал взгляда от дороги. Он вел машину медленно, за десять минут при нормальной скорости они успели бы спуститься почти до Ваймеа. — Рената и Виктор — аспиранты Папы. Так мы зовем Бредихина, он нам действительно как отец родной.

Лайма помолчала, собралась с духом и, наконец, спросила:

— Профессор Хаскелл знает? И в НАСА вы сообщили? Я понимаю — Тома не спасти. Ваш… папа… все объяснил. Но… они… их…

«Их нужно достойно похоронить». Слова не выговаривались, тем более что Лайма была на похоронах Тома совсем недавно, двух месяцев не прошло. Моряков хоронят в море, но погибших астронавтов еще никогда не оставляли в космосе, где бы ни произошло несчастье — на околоземной орбите, на Луне или там, куда еще никто не летал, кроме Тома, который тоже неизвестно как оказался в такой дали, то ли воскреснув, то ли продолжая жить в мире, откуда не возвращаются. Если на ее долю пришлось уникальное счастье… или самое большое горе, какое только может выпасть человеку…

— Нет, — сказал Леонид, сворачивая на стоянку перед корпусом Нижнего дома. — Нет, мисс Тинсли, пока это остается между нами… теперь и вы тоже…

Он выключил двигатель и повернулся к Лайме.

— Это очень щепетильный момент, особенно теперь. По контракту результаты наблюдений, проведенных на телескопе Кека, формально принадлежат как гостевой группе, так и обсерватории.

— Я не о том, — вставила Лайма.

— Я просто хочу сказать… Когда мисс Белл в шестьдесят седьмом году обнаружила сигналы первого пульсара, профессор Хьюиш запретил рассказывать об открытии. Они думали, что обнаружили сигнал внеземной цивилизации, и, только все перепроверив…

— Я это знаю, — прервала Леонида Лайма. — Но сейчас совсем другое. Я не понимаю, как Том оказался в космосе, и вообще… он умер.

Леонид вздохнул — он не представлял, как убедить эту женщину, что произошло чрезвычайно маловероятное совпадение.

— Это аналогичный случай, — мягко произнес Леонид. — Более сложный, конечно, и пока совершенно непонятный. Но, по сути… Мы сначала хотим сами разобраться, что-то объяснить, а потом, конечно, и дирекция, и сотрудники обсерватории будут поставлены в известность. Лайма, мы хотим вас попросить… это и для вас важно тоже.

— Для меня важно понять, что с Томом.

— Это не Том, Лайма, это не может быть Том, вы прекрасно понимаете…

— Это Том, — отрезала Лайма. Этот русский, Леонид, возможно, все понимает в своей науке, но ничего — в жизни, особенно в верованиях коренных гавайцев. Лайма лишний раз убедилась, насколько вера ее предков правильнее навязанного им христианства.

— Расскажите, как вы получили сигнал, — попросила она и, встретив недоуменный взгляд Леонида, добавила: — Извините, я плохо поняла вашего шефа, я ничего не соображала, да и сейчас…

— Хорошо, — кивнул Леонид. — Давайте зайдем к Эрвину, закажем кофе, и я вам расскажу.

— Лучше к Альваро.

— Хорошо, — повторил Леонид.

— Папа очень дорожит научной репутацией. Каждый научный работник ею дорожит, но Папа однажды поскользнулся, и это… впечатляет. Я тогда с ним еще не работал. Бредихин занимался поиском очень коротких — миллиардные доли секунды! — переменностей в излучении звездообразных объектов. В основном, это были, естественно, кандидаты в черные дыры, но, кроме того, Папа отобрал четыре слабые звездочки с синхротронными спектрами: так излучают заряженные частицы в сильных магнитных полях.

В излучении одной из звездочек шеф нашел очень быструю переменность, не хаотическую, а с довольно сложным квазипериодом. Настолько сложным, что у Бредихина возникло подозрение — уж не иная ли это цивилизация? Он опубликовал результаты измерений и предложил несколько объяснений, среди которых была и гипотеза об искусственном происхождении сигнала. Пара строк в большой статье, но Папу освистали, будто тенора, пустившего петуха в Метрополитен-опера. Несколько месяцев спустя Бредихин сам же и доказал, что идея была ошибочной. Звездочка оказалась уникальным объектом: кратной системой, где две звезды нейтронные, еще одна, по-видимому, черная дыра, и, кроме того, две обычные звезды — желтый карлик и голубой гигант. Систему эту и сейчас изучают. Мы тоже, потому что у нас МАНИЯ. Такой аппаратуры пока ни у кого нет. Понимаете, почему Папа очень щепетилен и не любит идей… скажем так: слишком фантастических?