Журнал «Если» - «Если» 2010 № 08

Из этого следовало… что? Что если у него имеется искуситель, значит, есть и его оппонент с другой стороны.

Он остановился у выхода из парка:

— Привет! Ты здесь?

Ответа он не получил. Пришлось сделать вторую попытку:

— Я говорю с тобой. Со своим ангелом-хранителем. Тем, кто противостоит демону, призванному искушать меня.

Молчание.

— Я знаю, ты должен быть здесь и в данный момент работы у тебя не так уж много. И совет очень бы мне пригодился.

— Но нам не полагается разговаривать, — нерешительно пропищал ему в ухо тонкий голосок.

Чесни огляделся, но рядом никого не обнаружил.

— Согласись, ситуация не совсем обычная, — заметил он.

— Хм-м, — откликнулся голосок, после чего последовала долгая пауза. — Нам также запрещено советовать. Мы почти не проходили специального обучения. Нам в основном поручено противостоять искушению. Реагировать, как говорится, на внешний раздражитель.

— Хочешь сказать, противоречить любому предложению моего искусителя?

— И наоборот.

— Похоже, ты не слишком усердно над этим размышлял.

— Размышления не поощряются, — пояснил голос. — Именно поэтому сам-знаешь-кто впутался во все эти неприятности.

— И все же у тебя должно быть больше опыта в подобных вещах, — настаивал Чесни.

— Я спросил бы кого постарше. Не могу попирать твою свободную волю.

— Но я по собственной воле прошу у тебя совета. Ты, должно быть, слышал, на чем настаивал Дьявол.

— О да. Должен сказать, очень странно было снова видеть его. Я полагал, что он почти все время проводит в административном здании. Вот куда заводит нас страсть к размышлениям.

— Вернемся к моей ситуации, — напомнил Чесни. — Что мне теперь делать?

— О нет, — возразил голос, — мне запрещено говорить. Самое большее, на что я уполномочен — поощрять тебя почаще совещаться со своей совестью.

— Я думал, что это ты — моя совесть.

— Нет. Ты получаешь совесть одновременно со свободой воли.

— А как насчет твоей совести? Что подсказывает она?

— Не имеется. Нет необходимости. И свободы воли тоже нет.

— У ангелов нет свободы воли?

— Думаю, раньше была. Но, наверное, мы от нее избавились, после того как увидели, сколько неприятностей это причиняет твоему недавнему гостю и его последователям. С тех пор мы только выполняем Его приказания, не задавая вопросов.

— Хорошо, — согласился Чесни, — каково же Его приказание?

— Хм-м… Он ничего мне не передавал.

— Но ты сам утверждал, что можешь спросить кого-то постарше.

— О да. Из Престола, а может быть, даже Господства.

— Пожалуйста, сделай это, а потом возвращайся ко мне.

— Если мне разрешат.

После ланча Чесни вернулся в пустой офис. Он оставался пустым все утро. Сам Чесни пришел на работу, считая, что таков его долг перед нанимателем, но теперь понял, что это, скорее, привычка к каждодневной рутине. Он сам не понял, когда стал таким педантом.

До ланча он избавился от нескольких последних дел в электронной корзине для входящих документов и теперь выключил компьютер и уставился в пустой монитор. Ангел посоветовал чаще сверяться со своей совестью. Но с самого детства совесть неизменно говорила с ним жестким, сварливым голосом Летиши Арнстратер.

— Пожалуй, стоит поехать повидаться с ней, — сказал он вслух.

Пришлось дольше обычного ждать автобуса. Когда он наконец прибыл, Чесни присмотрелся к водителю, гадая, вышел ли тот на работу из чувства долга или по укоренившейся привычке. Судя по безразличному выражению тупого лица шофера, перед ним был еще один пленник рутины.

Чесни был единственным пассажиром в автобусе, катившем, по почти пустым улицам из центра в пригород. Автобус был экспрессом. Обычно Чесни добирался до перекрестка, где фасад к фасаду стояли огромный торговый комплекс «Покупай-покупай» и такой же гигантский фирменный магазин, там он пересаживался на местный автобус, который и подвозил его оставшиеся до материнского дома восемь кварталов.

Но он простоял двадцать минут на перекрестке с пересадочным талоном в руке, а автобус все не шел. Оставалось идти пешком. Первые два квартала он постоянно оглядывался. Особенно неприятно было оказаться между парковками торгового комплекса и фирменного магазина. Широкие асфальтовые площадки, как правило, были до отказа забиты машинами, минивэнами и микроавтобусами, но сегодня ветер, гулявший по пустым пространствам, перекатывал пластиковые пакеты. Магазины стояли темные и пустые. Ни единой живой души вокруг.

Угрызения совести терзали Чесни все сильнее. Тихие безлюдные улицы района, в котором он вырос, казались не только непривычными, но и олицетворяли невысказанный упрек лично ему. После того что наговорил Дьявол, до Чесни постепенно стало доходить, что тишина и отсутствие всяческой активности вольно или невольно являлись делом рук его, Чесни Арнстратера.

Неожиданное озарение заставило его задаться вопросом: так ли уж хорошо простое отсутствие зла? Судя по тому, что он видел и переживал, ответ будет не таким уж однозначным. Теперь он оказался в мире, освобожденном от зла. Силы Ада сложили свои орудия и свернули предприятие, но он не мог заставить себя утверждать, что этот новый мир хорош. Точнее было бы охарактеризовать его словом, которое он недавно отыскал в газетной статье о неологизмах, прокладывающих дорогу в современные словари.

— Жесть. Вот оно. Ни хорошо, ни плохо. Жесть.

И все это был его… собственно говоря, он собирался воспользоваться словом «промах». Но понял, что не может зайти так далеко. Пока не может.

Все же он сказал себе, что это определенно его вина. Придется взять на себя часть ответственности, и следовательно, часть вины. Но какую часть? Он понятия не имел. А не зная этого, не мог судить, сколько усилий потребуется от него, чтобы выправить ситуацию.

Шагая к дому матери, он сражался с математикой, но внутренний калькулятор никак не мог справиться с пропорциями. Не хватало точных чисел, чтобы вставить в уравнения. Слишком много переменных.

Поэтому он ускорил шаг. Если дело дойдет до составления точных процентных соотношений вины, до попытки прорваться сквозь лабиринт вопросов кто, что, как и кому сделал и наконец докопаться до твердой сердцевины виновности, Чесни знал, где искать единственный проницательный, холодный разум, способный разрезать тьму, как свет маяка в старом мультике.

Пройдя еще два квартала, он свернул к крыльцу дома, где царил этот самый разум, неустанно отделяющий нравственные зерна от плевел и обнаруживающий гораздо больше последних, чем первых… по крайней мере, на памяти Чесни.

Он поднялся на крыльцо, постучал, повернул большую медную ручку и крикнул:

— Мама, это я!