Том Шиппи - Дорога в Средьземелье

Прежде всего это увлечение игрой со словами говорит о том, что туманы академической политики не заслоняли от Толкина простого факта: все споры о «языке» и «литературе» с самого начала непоправимо отравлены неточностью этих терминов. В тех случаях, когда Толкину удавалось остаться беспристрастным, он соглашался с тем, что «яз.», в качестве военного клича, звучит так же неуклюже, как и «лит.». В своем манифесте 1930 года (он называется «Оксфордская школа английского языка») он предположил даже, что эти термины следовало бы заменить на какие–то другие и называть их, скажем, «А» и «Б». В манифесте недвусмысленно заявляется, что и «лингвистический», и «литературный» подходы слишком узки, чтобы с их помощью можно было бы адекватно исследовать подлежащие научному анализу произведения искусства. Поэтому существующие термины по отдельности не слишком–то пригодны для продуктивной работы с этими произведениями, особенно древними. Дальше — больше: не следует «приручать» эти термины и искать компромисса между ними (большинство кафедр англистики не идут далее подобного компромисса) — надо попытаться обрести некоторую третью точку отсчета, откуда и «лит.», и «яз.» представали бы в наиболее выгодном освещении. Это третье измерение существует и носит имя филологии. Именно изнутри этого измерения приучил себя Толкин смотреть на мир, и, находясь в нем, писал он свои произведения. Филология — единственный подходящий проводник по Средьземелью, и можно предположить, что такого проводника одобрил бы и сам творец Средьземелья. Не вина Толкина, что в течение более чем ста последних лет «филология» и как термин, и как дисциплина все больше забредала в чащу даже еще более непроходимую, нежели «английское литературоведение».

Словарные определения ничего не проясняют, и это симптоматично. ОСА был задуман и создан не кем иным, как филологами, и завоевал себе место под солнцем именно благодаря престижу, каким обладала в XIX веке филология, но и он не в состоянии сказать о ней практически ничего дельного. ОСА полагает, что «филология» — это: 1) «любовь к учению и литературе; изучение литературы в широком смысле этого слова, включая грамматику, литературную критику и интерпретацию произведений из области изящных искусств; ныне в этом, широком, смысле употребляется редко», 2) «любовь к беседам, разговорам или спорам» (смысл, для филологии оскорбительный: получается, что это наука, посвященная в лучшем случае логическому разбору беседы или спора, в противовес истинной, серьезной философии! — Т. Ш)»; зато пункт 3) отвоевывает обратно все, что было упущено в пункте 1), объявляя, что филология — это «изучение структуры и истории языка; наука о языке; лингвистика» (то есть, собственно говоря, подраздел пункта 1)(!). Итак, «филология» — это и «яз.», и «лит.» одновременно [7]. Эти определения великодушны, но слишком расплывчаты, чтобы они могли хоть для чего–нибудь пригодиться. Deutsches Wörterbuch, словарь, основанный самим Якобом Гриммом [8] (28)и от него же получивший импульс к дальнейшему развитию, определяет филологию немногим удачнее и тоже инклюзивно а именно как «ученое исследование языков и литератур (особенно классических)». Иллюстрирующая определение цитата из работы самого Гримма более интересна. Вот как она звучит: «Нет науки более гордой, благородной и более благосклонной к спорам, нежели филология; равно нет и науки, менее милосердной к человеческим ошибкам». Здесь по крайней мере указано, чего можно ожидать от этого «ученого исследования языков и литератур». Однако если раньше вы не знали, что такое филология, само по себе отдельно взятое определение Гримма вас на этот счет не просветит.

В 1924 году лингвист Хольгер Педерсен [9]дал филологии еще одно определение, однако и оно ничего не проясняет. «Филология, — пишет Педерсен, — есть наука, задачей которой является интерпретация литературных памятников, где нашла выражение духовная жизнь данного периода» [10]. Остается только удивляться, откуда вдруг взялась «духовная жизнь» и куда на этот раз подевался «язык»? Не получилось исчерпывающего определения и у другого лингвиста — Леонарда Блумфилда [11], когда, год спустя, он, выступая с предложением основать Американское лингвистическое общество, походя, но с полной определенностью вообще отверг термин «филологический» и отметил, что британские ученые, как правило, используют его в значении «лингвистический», в то время как американцы предпочитают не отрываться от термина «лингвистический», а филологию чтить скорее издалека, с некоторого расстояния, как «благороднейшую из наук, как науку о национальных культурах… как нечто гораздо более грандиозное, нежели простое, никуда не годное смешение языкознания и литературы» [12]. Но некоторые британцы были далеки от того, чтобы разделить подобную позицию. Живший в XIX столетии литератор по имени Чертой Коллинз, кандидат на оксфордскую кафедру (одной из его задач в Оксфорде было, в частности, не допускать на порог более или менее перспективных кафедр англистики таких людей, как учитель Толкина Джозеф Райт) в 1891 году писал: «Она (т. е. филология. — Т. Ш.) слишком часто порождает или подразумевает в своем приверженце этакие характерные деревянность и непрозрачность, иными словами, те единственные в своем роде огрубелость чувства и слепоту нравственного и интеллектуального видения, которые во все времена характеризовали «чистых» филологов… [филология] слишком часто заставляет нас помянуть простолюдина, который несколько часов подряд слушал одну из самых выдающихся речей Цицерона и не заметил ничего, кроме бородавки на носу у великого оратора» [13].

Подобные мнения держались в Англии долго. В 1924 году Толкин писал: «Кое–где к "филологии" относятся так, словно это одно из явлений, которым была призвана положить конец последняя война» (29). Когда я прочитал эти строки в первый раз, я думал, что это шутка. Однако впоследствии я узнал, что за три года до того, как они были написаны, британская Комиссия по образованию напечатала доклад «Обучение английскому языку в Англии», где, среди прочего, заявлялось, что студентов вообще не следует обучать филологии, потому что это — наука «немецкого производства», она внесла–де свой вклад в немецкую самонадеянность и тем непосредственно помогла развязыванию Первой мировой войны.

Итак, филология — это «благороднейшая из наук»; она ничем не отличается от литературоведения; она ничем не отличается от лингвистики; это немецкая наука; это классическая наука; в Америке она совсем не та, что в Европе; это наука о бородавках на носу; это «особое бремя северных я шков» (определение Толкина), а также «особое преимущество северных языков как научной дисциплины (опять Толкин). Эта разноголосица начинает напоминать «вавилонское столпотворение мнений» (по выражению Толкина) о «Беовульфе», так яростно высмеянное Толкином в лекции, посвященной этой поэме. Правда, в случае «Беовульфа» финальный хор исследователей восклицает: «Эта вещь достойна изучения!» — а в случае с филологией такой слаженности не будет. Итак, на вопрос «что есть филология» единодушного ответа не существует. Но, по крайней мере, мало кто из авторитетов оспаривает, что это слово давно не используется в самом расплывчатом из смыслов, указанных в ОСА («любовь к беседам» или «любовь к учености»). Новый смысл оно получило в 1786 году, когда сэр Уильям Джонс [14]заявил Бенгальскому обществу в Калькутте о том, что санскрит слишком сильно напоминает латынь и греческий, чтобы это сходство можно было объяснить простым совпадением; по всей вероятности, сообщил сэр Джонс, все три языка, наряду с германскими и кельтскими, «произошли из некоего общего первоисточника, которого, возможно, уже не существует» [15].