Матвей Малый - Как сделать Россию нормальной страной

Индивидуальные Я совершенно разобщены и в условиях коллектива не могут войти в контакт друг с другом. В любом тоталитарном обществе, если мы смотрим с горизонтальной точки зрения, все согласны, все аплодируют и голосуют «за». Но если бы мы могли взглянуть на этот же митинг с вертикальной точки зрения, мы увидели бы много одиноких Индивидуальных Я, борющихся за свое существование и думающих в ужасе: «Неужели я остался один?».

Индивидуальные Я не могут быть связаны друг с другом, но если они забудут о предосторожности и войдут в контакт между собой, нет никакой гарантии, что они поддержат друг друга: ведь в отличие от Социальных Я, все Индивидуальные Я разные.

Таким образом, в условиях коллектива совершенно неважно, что именно каждый из его членов думает. Важно лишь чтобы Социальная машина контролировала его поступки и имела возможность жестоко покарать его за неправильный поступок, то есть за поступок, совершенный под влиянием его Индивидуального Я.

Социальная машина уводит людей в свой октант, КОЛЛЕКТИВ, и октант ЖИЗНЬ становится просто не виден, так как эти октанты диаметрально противоположны друг другу.

Заметим, что Индивидуальное Я создается каждым человеком персонально, то есть это черты его характера, мысли, жизненный опыт, в то время как Социальное Я, несмотря на то что оно присутствует внутри каждого человека и определяет его поступки, создано за пределами человека, который имеет очень небольшую свободу выбора относительно своего Социального Я. Однако в условиях идеологического государства именно его Социальное Я определяет жизнь человека.

Индивидуальное Я — как форма ног человека, а Социальное Я — это фасон его брюк. Совершенно невозможно понять, почему человек должен носить именно эти брюки, хотя ответ есть: «Потому что так диктует мода».

Все это означает, что Социальная машина могла бы существовать вечно, если бы возможно было отменить прогресс (вот откуда непрекращающаяся борьба с враждебным окружением).

Отметим, что лучшее определение тоталитарного государства было дано Лениным, который сказал: «Коммунизм — это Советская власть плюс электрификация всей страны». Тоталитарное государство — это просто идеология, пришедшая на помощь индустриальной технологии. Поэтому ленинское определение и правильное, и полное.

Заметим, что искусство 30-х годов отразило переход человека в неживое состояние. На картинах Фернана Леже человек изображен с помощью квадратов и треугольников. Но в природе нет прямых линий, а значит такой «человек» мог быть создан только Станком. Вместо портретов конкретных людей пришли портреты-символы, например «Рабочий и колхозница».

Индустриальный Век уже завершился, и коммунистам просто не к чему нас возвращать. Коммунистические ораторы призывают народ к топору, и это очень точный и правильный призыв, потому что топором никто уже не пользуется. Призывать народ нужно не к топору, а к компьютеру, коммунисты же призвать людей к компьютеру не могут, потому что они — сторонники единогласия, а не индивидуальной творческой мысли.

Как только стало ясно, что завод индустриального века устарел, Социальная машина стала испытывать огромные трудности, и эти трудности — объективные, неизбежно ведущие Социальную машину к развалу.

Социальная машина распадается по двум причинам:

1. Человеку необходимо открывать правду самому себе, жить вертикально и общаться с другими людьми через Бога, посредством общечеловеческой морали.

2. Социальная машина основана на том, что люди получают идентичную информацию через один-единственный канал, вместо того, чтобы получать информацию из многочисленных источников и в самых разнообразных формах. Поэтому Социальная машина находится в неразрешимом конфликте с реальностями информационного века и сегодня является безнадежно устаревшим социальным устройством.

Людям, которые готовы составить из себя Социальную машину, следует понять: Социальная машина будет полностью контролировать все аспекты их жизни. Более того, она станет единственным действующим социальным организмом, и ее цели — мистического служения неживому — будут радикально отличаться от целей составляющих ее живых людей.

Социальная машина заставит людей создать десятки, а то и тысячи танков, которые никогда не будут использованы. Она активно изменит живую природу, поворачивая вспять реки, строя гигантские, никому не нужные железные дороги, а то и уничтожая целые народы. Но активнее всего она будет бороться с теми людьми, из которых она состоит. Как бы эти люди ни притворялись, как бы ровно они ни маршировали, как бы безропотно ни выполняли любой приказ, все-таки эти люди — живые. Социальная машина не может существовать иначе как на принципе постоянного уничтожения подконтрольных ей людей, устраняя их либо физически, либо морально-психологически. Она атакует мораль, чувство собственного достоинства, понимание красоты, язык, историю, память, семью. Взамен всего этого Машина внедряет неживые эквиваленты морали, истории, нравственности, заставляет человека использовать созданный ею мертвый язык.

Мы описали очень странное явление — «Социальная машина». Ее не видно, но она есть, и цели у нее мертвые. Главный исторический урок XX века — возможность перехода в другое измерение и формирование (с помощью союза горизонтальной идеологии и индустриальной технологии) Социальной машины индустриального типа — не должен быть забыт, потому что информационный век также предлагает множество методов полного отказа от себя с необратимыми трагическими последствиями. Это и болезненное пристрастие к развлечениям, и сотни программ телевидения, и Интернет, и наркотики. Но человек должен жить, видеть, мыслить, а не реагировать на внешние стимулы абстрагировавшись от своего собственного Я.

Создание Социальной машины информационного века очень хорошо описано Виктором Пелевиным (Generation «П», М.: Вагриус, 1999. С. 104-105). Человек смотрит телевизор, и телевизор заставляет его переключать свое внимание с одного объекта на другой. Человек лежит на диване, но и живет внутри экрана. Его нет, он неподвижен, но изображение на экране полностью владеет им, управляя его эмоциями, давая ему знания, заменяя ему жизнь. Одновременно телевизор смотрят миллионы. Итак, в одном измерении — миллионы уставившихся на экран неподвижных людей. В другом — режиссер, оператор, который управляет их мыслями и вполне способен управлять и их действиями.

Вот хороший пример. В Латинской Америке проводился очередной футбольный матч. Футбол — это виртуальное действо, в конечном счете бессмысленный бег по полю за мячом. Матч транслировался по телевидению, то есть люди наблюдали это событие не сами, а с помощью оператора. Это уже виртуальная реальность в квадрате. Матч так снимали, что гол показался несправедливо засчитанным. Это уже виртуальная реальность в кубе. Результат — реальная война, реальные трупы людей. Иными словами, телевизионный режиссер и есть новая горизонтальная идеология, а новый парад и демонстрация трудящихся — застывшие позы перед объединяющим всех мерцающим экраном.