Оноре Бальзак - О литературных салонах и хвалебных словах

Первыми прерывают чтение обычно наименее искусные хвалители. Пусть продолжится чтение, пусть восстановится глубокое молчание, в котором звучит слабый и нежный голос поэта. Вот слушатель, его полуоткрытый рот и вытянутая шея говорят о крайнем восхищении; у другого вырываются вполголоса неясные слова радости и удовлетворения; взор этой женщины так блуждает, что можно усомниться, в своем ли она уме; спинка стула, занятого другом, трещит от судорог охватившего его восторга; самый бесстрашный испускает по временам идиотский смех человека, пораженного и испуганного высшими тайнами, к которым он приобщился; этот вытаскивает платок и словно стыдится невольных слез; более стоический борется с волнением и пытается закалить свою душу, сопротивляясь власти поэта; другой не принадлежит больше земле; иные задыхаются; но вот наконец какой-нибудь стих вызывает извержение вулкана восторгов. Внезапно пылающая лава выходит из берегов, и душа слушателя, крепившаяся так долго, изливается в криках, кашле, рукоплесканиях, топоте, восторженных «Ах!» и «О!» всех тонов; и так до тех пор, пока близкий друг не успокаивает публику жестом, обещающим еще лучшее, и поэт, оправясь от смущения, вызванного таким триумфом, отважно возобновляет течение начатых строк.

Жалкий слушатель, впервые допущенный к этой социальной мистерии, как будете вести себя вы? Рукоплескать? Кричать «браво»? Дерзкий критик! Вы пропали, если нанесете такое оскорбление. У вас есть только один способ выразить свою хвалу: изобразить то задыхающееся молчание, когда останавливаются слова в горле, ибо хочется сказать слишком много; если же вы представлены завсегдатаем салона, у вас есть еще одна возможность — подойти к нему со слезами признательности на глазах и, горячо пожав ему руку, проговорить:

— Спасибо, друг мой, спасибо!..

Это тонко, это заметно и не лишено изящества.

Отметим, однако, что мы дошли только до мимики восхищения, а разговорные формулы готовятся мастерами, как заключительная вспышка фейерверка. Прежде чем перейти к этому чудовищному взрыву страстных чувств, я еще должен поговорить с вами о перерывах драматических.

Я знавал в свете одного молодого избранника, который, будучи одержим владевшим им семейным гением, вцепился в рукав одной из своих прекрасных соседок и в припадке энтузиазма вырвал из него целый лоскут; другой раз, повиснув на занавеси, он так долго топал ногами от восхищения, что под конец, ослабев от переживаний, увлек за собой и железный прут, и золоченый карниз, и красный шелк, и белый муслин, потащив заодно какую-то внимательную красавицу и любителя гротесков, причем не то набил им шишки на лбу и выколол глаза, не то выбил три зуба.

Случается иногда — в один из тех зловещих моментов, когда лучшие умы оказываются ниже своего назначения, что слишком молчаливое внимание кружка начинает походить на скуку, но нет поэта с мощной грудью, с сердцем, исполненным меда или желчи, у которого не было бы помощника, готового воодушевить собрание. Если нужно, он бросается из оконной ниши через стулья, через кресла и, остановившись посреди кружка, топает ногами, беснуется, произносит бессвязные слова, пока, овладев своим волнением, не поспешит укрыться в нише, где восторг его еще бурлит некоторое время, как затухающий пожар.

Однако тем временем чтение продолжается, и начинают возникать прерывающие его слова. К какому жанру, к какой эпохе относится стихотворение, которое вас опьянило? Быть может, девушки Гренады, серенады и променады поведали вам о тайниках Альгамбры, об усладе апельсиновых садов?

— О! Здесь нечто мавританское! — говорит тот.

— О! Это Африка! — восклицает этот.

— И вместе с тем Испания! — прибавляет другой.

— В этом стихе чувствуются минареты!

— Это подлинная Гренада!

— Это подлинный Восток!

Даю святое, честное слово, при мне об Африке и Испании было сказано: «Это подлинный Восток!»

Если же случится, что суровое средневековье, его ступени и пени, его жилища и кладбища, его трубадуры и амбразуры наполнят ваш слух рыцарскими рассказами: стрельчатая арка, архитектурная розетка, пилястр, камень, превращенный в кружево, — вот какими восторженными эпитетами разразятся колористы поэзии.

— Эти стихи изящны, как колонна Парфенона.

— Эта элегия подобна статуе из паросского мрамора, найденной на берегу источника.

— Это теория, приносящая себя в жертву.

— Это амфора, собравшая мед Гиметской горы.

Такие слова — для греческой поэзии; она несколько вышла из моды, но все же обладает довольно обширным хвалебным словарем.

Но пока мы исступленно слушаем, часы бегут, и вот-вот зазвучат последние строфы; тут местный колорит исчезает, и возбуждение доходит до такой степени душевного расстройства, что отдельных замысловатых словечек становится недостаточно, нужно найти нечто завершающее всеобщую хвалу в крике или в образе.

Поэт умолк... Общество поднимается... Что это? Где элегантные, сдержанные манеры парижских салонов? Куда девалась вежливость мужчин, выдержка женщин? Все внезапно смешалось; слушатели бросаются к чтецу, и протяжный крик восторга, слитый с рукоплесканиями и бешеным топотом, заполняет пораженный слух; а затем в общем бурном ропоте вспыхивают, как молнии во время грозы: «Восхитительно! Чудесно! Грандиозно! Непостижимо!» В один из вечеров я ловко подготовил: «СНОГСШИБАТЕЛЬНО!» Словечко было принято, но я свергнул его другим: «ОГЛУШИТЕЛЬНО!» Оно было лучше пущено и больше понравилось.

Что же до вас, несчастные, к кому я обращаюсь, имейте в виду, что «ЧУДЕСНО» и «ГРАНДИОЗНО» — это наименьшее, чем вы обязаны элегии из пятнадцати стихов или оде из трех строф. Если же речь идет о драме: «Это возрожденный век! Это история в действии! Это исполин, изображенный во весь рост! Это встает прошлое! Это открывается будущее! Это мир! Это вселенная! Это бог!»

А теперь вы, кого мы поучаем поведению воспитанного человека, можете считать себя слегка понаторевшим в поэтической науке. Мы рассказали вам, как нужно представиться и вести себя в литературном салоне; но не надейтесь на что-нибудь иное, чем на роль заурядного слушателя, который в лучшем случае никому не будет досаждать. Будьте осмотрительны, то есть, если вы не обладаете талантом видеть, понимать, судить и действовать в течение пяти минут, придерживайтесь указанных нами слов.

Есть еще один способ, принадлежащий лишь высшим умам: неистовое восхваление под видом критики; для этого нужны такт и тонкость, которые даются только опытом; дерзость и сила исполнения, которыми природа наделяет лишь своих любимчиков.

Главное — это последнее предупреждение, без которого все остальные бесполезны, — ради вас самих, ради вашей семьи, ради вашего и ее будущего никогда не входите во время чтения. На коленях мы даем вам этот совет. Несчастный молодой человек, несчастная женщина, вы прервали чтение! Молодой человек, никогда не просите руки прекрасной девушки; тридцать восемь анонимных писем разоблачат безумства дней вашей юности, ваши долги и первые любовные увлечения. Составьте политическое завещание, если хотите стать начальником канцелярии, депутатом или префектом. А вы, злополучная женщина, не смотрите на этого красивого воина, ни на изящного чиновника, ни на любезного судью: все они ваши любовники, если верить тысяче поэтических уст.