Николай Шамсутдинов - Журнал «День и ночь» 2009 №4

Я молчала. До сих пор ругаю себя за эту привычку не отвечать вовремя. Думать впоследствии.

— Чувствую, что от меня остаётся всё меньше и меньше, — продолжал Андрей. Он провёл рукой по своим тёмным волосам и случайно растрепал их на макушке. Я глядела, как ветер забавно взялся ерошить отдельные волоски. — А главное, не пишется, будто стихи застряли в горле и не идут на бумагу. Иногда мне даже кажется, что я задыхаюсь.

Мы перешли мост, немного постояли у поручня. Река красиво блестела. Утонувшие в ней огни вытягивались, изображая световые колонны. Фонари тепло подсвечивали гранитные берега. Я подумала, что запомню всё в деталях. Тёмную воду, проглотившую в этот раз слишком много световых пятен, приятную желтизну набережной и Андрея, который всё никак не решится сказать важное.

— У меня поезд в Петербург на пять утра… Я помолчала, а потом улыбнулась:

— Поздравляю, — но улыбка, по всей видимости, вышла кривой.

— Майя, не надо так.

Майя, не надо так… Просто все, кого ты любишь, отрекаются от тебя. У них свои дела, мечты и планы. Без затей и без обид. Всё как на незамысловатой детской картинке.

А тогда я только хотела спросить, просто спросить: зачем он и другие ломают всё, так резко, грубо, с запоздалыми объяснениями? Спросить: почему? Может быть, в этом есть и моя вина?

Но тот вечер, удивительный и странный, последний в своём роде, требовал тишины и почтения.

Мы вышли к метро. Автомобильный поток, оживлённые тротуары, несмотря на поздний час. Какой-то нерусский человек скрутил для нас две шаурмы, мы пили из пластиковых стаканов горячий чай, Андрей — сладкий, а я, по обыкновению, без сахара. Молчали, шутили и опять, впрочем, как всегда с Андреем, было легко и просто.

На вокзал я не поехала, не хотелось торчать у закрытого метро и возвращаться домой утром. Он поцеловал меня в губы, потом недолго стоял, склонив набок голову, смотрел. Я пожала плечами и пошла в переход. Плакать не хотелось, думать тоже. Казалось, что завтра всё будет по-старому или не так странно.

Сашино занятие уже подходило к концу. Я купила у продавщиц блинов, чаю и пошла обратно.

Неля Петровна сказала, что для перехода в следующий класс Саше необходимо подготовить свою программу. Небольшой танец с элементами тех упражнений, которые они разучили в этом году. Будет комиссия из пяти человек, большой зал, несколько учениц, оценки и в конце собеседование. «Девочке нужно выбрать музыку, хорошо поработать и ни в коем случае не переживать», хореографическую часть Неля Петровна подготовит.

Мы ехали в автобусе, и у кого-то зазвонил мобильник. Пер Гюнт «Танец Анитры». Саша посмотрела на меня и сказала, что хочет танцевать только под эту музыку.

— А кто такая Анитра?

— Анитра — дочь короля. Возлюбленная Пера Гюнта. Он оставил её, потому что Анитра была слишком свободной.

— Разве такое бывает — «слишком свободная»?

— Не знаю, в книгах бывает.

Саша замолчала. Автобус встал в пробке. Люди нетерпеливо заёрзали на местах. Я посмотрела в окно. По встречной полосе ехали редкие автомобили, мне стало скучно.

— А ты слишком свободная? — спросила Саша.

— Я нет.

— Почему?

— Просто нет.

— Из-за меня?

— Нет, не говори глупостей.

Ещё я хотела сказать, что она никогда не будет ограничивать мою свободу, но так и не сказала.

— А ты сможешь танцевать под эту музыку?

— Думаю, да, — ответила она и вздохнула, — я буду механической куклой.

Мы с Сашей недавно прочли «Трёх толстяков» Олеши, поэтому она так легко запомнила сложное слово.

Ещё мы ходили к доктору. Из-за того, что Сашка в последнее время была очень сонная, хотя я-то знала, что спала она тогда больше обычного.

Женщина-врач, старая, как столетняя черепаха. Сидела в своём холодном кабинете за горой карточек. В белом халате, пухлая, с кожей, изъеденной пигментными пятнами. На обрюзгшем лице очки в роговой оправе — черепаха черепахой. Она приказала Саше задрать одежду. Та послушно подтянула к подбородку свою зеленоватую кофточку. Врачиха воткнула в уши трубки фонендоскопа и, не погрев мембрану, приложила к Сашиной груди стылый кружок. Сашка вздрогнула, на животе у неё высыпали мурашки. Дыши, не дыши, теперь дыши, задержи дыхание, всё. Она ещё какое-то время не отпускала Сашку, попеременно оттягивала ей то красноватое верхнее, то тёмное нижнее веко то одного, то другого глаза. Спросила про «видения», про сонливость, головные боли и уткнулась в свои бумажки.

Я сказала Саше выйти, подождать снаружи, она тихо встала, закрыла за собой дверь.

Каждый раз повторяется то же самое. Ей не становится лучше.

— Простите, — говорю я.

Черепаха недовольно отрывается от своих писулек, бесцветно смотрит на меня сквозь свои толстые стёкла.

— Почему она всё время спит?

На лице врачихи нет никаких эмоций. В такие моменты мне часто думается, что она вот-вот просто пожмёт плечами и выйдет из кабинета.

— Вы же знаете: это обычные симптомы.

Да, я-то знаю. И про лекарства (кофеин, амфитамины, прочие стимуляторы), и про гигиену сна (тёплая ванная, чтение вслух или приятная музыка, чтобы расслабить ребёнка), даже про физические упражнения запомнила (затем и нужен балет). Всё это мне известно из медицинских статей и десятков консультаций. Поэтому ничего нового я от неё не добьюсь. Но черепаха подсознательно чувствует, что я хочу услышать.

— К сожалению, — говорит она чуть мягче и поправляет свои неудобные очки, сталкивая их пальцем к переносице, — это заболевание ещё не лечится, мы можем только замедлить его ход.

Слушать её дальше нет смысла. Она предложит новое лекарство, которое будет раза в два дороже предыдущего. Мечтательно отрекламирует препарат, как в передаче «Магазин на диване». А Саша по-прежнему будет засыпать в неподходящих местах и в неподходящее время. Тихо сидеть в больничных коридорах, где на подоконниках полно комнатных цветов в дурацких деревянных горшках. Слушать жалобы пациентов о своих вечных болячках. Говорить, что она не потерялась и ждёт не маму, а сестру. Учиться читать, рисовать бабочек, танцевать под ритмичный счёт Нели Петровны, гулять со мной в парке, мечтать… Всё бы ничего, да вот беда, я совсем не знаю, о чём она думает в эти моменты. Я только могу догадываться, каких вещей она боится. А вызвать её на большой разговор практически невозможно.

— Я хочу голубое платье и голубую ленту, — сказала Саша, когда мы вышли из автобуса.

— Хорошо, — я подумала, что новая пачка обойдётся мне тысячи в три рублей, денег придётся занять у Антона.

Я не знаю, любил ли Антон когда-нибудь свою мать. Или они просто существовали рядом по необходимости. Мы про это не говорили.