Николай Шамсутдинов - Журнал «День и ночь» 2009 №4

А сыновья? —
Спят вповалку в кладoвой их грузные сети,
Дремлют бродни лениво на тёмной стене —
Захирело артельное дело, и дети,
Как вода по весне, растеклись по стране,
Растеклись и — отцовское дело забыли…
Всё он не передумает думу свою,
Ведь больные озёрные воды подмыли
И, ломая устои, размыли семью,
Обездолив его, горемычного, разом…

Под дородной луной и в сиянии дня
По стремительным просекам, стройкам и трассам
То река, а то зимник носили меня.
И, вбирая мой мир, видел я, каменея,
Как, теснима железом, теряя зверьё,
Хмуро пятилась к морю тайга, а за нею
Шёл бродячий сюжет, как попутчик её…
То в Казыме, а то в Лагнепасе по следу
Вездеходов он шёл — в снег, в распутицу, в зной,
И с него занималась, бывало, беседа
У костра кочевого вечерней порой
Под шипенье транзистора тихо творима…

И порой снилось мне: он в тайге, многолик,
Словно дух этой местности, брезжит незримо,
Неусыпный, как едкая совесть, старик.
И казалось: везде, как стезя ни капризна,
Из лесной гущины, куда искры летят,
Сожаление тайное и укоризна
Прямо в душу глядят,
Прямо в душу глядят…

Неужели железо — стихия прогресса —
Подминая бездумно основу основ,
По душе прокатилось, как будто по лесу,
Совесть и здравомыслие перемолов?
Разве здесь она больше над нами не властна?
Если дикую силу не взять в оборот,
Вплоть до моря она обескровит пространство,
На делянки тайгу, разменяв, разнесёт…
И не пустоши ль встретят потомков молчаньем?

Но душа прикипает к природе, жива
Состраданьем к земле кровной, словно стяжаньем
Неусыпной тревоги, заботы, родства.

Вертодром за Юганкою… Жаром давнуло
От оплывшей обшивки — июль… «От винта!» —
Взмах рукою… И — гром… И могуче втянула
Вертолёт в бесконечность свою высота,
Повлекла его выше и выше…
Он, пронзая пространство, стальная метель,
Пересёк тундру и прямо к вечеру вышел,
Прижимая оглохший кустарник, на цель:
Перед ним, то на струи дробясь, то сливаясь,
Не олени — сам ужас , кромешно давя
Изнемогших, по тундре стекал, низвергаясь
За слепой горизонт…

А «летун», торопя
Эту лаву безумья, намётанным взглядом
Отстрелил от клокочущей массы косяк,
Забирающий вбок, и — обрушился рядом
Чадным грохотом, вонью бензина, да так,
Что буквально всадил себя в стадо… Слепая,
Заполошная масса в пять тысяч голов
Растворила его, за собой оставляя
Только холмики трупов, перемолов…
Знать, у варварства норов везде одинаков,
Ведь, плодя изнуряющий страх,
Точно так же безумных сайгаков
Гнал пилот в проливных Маюнкумских степях,
Мелкий винтик в проклятой системе…
Ну, так что же в нас негодованье молчит,
Ведь теперь, просекающий время,
Вездесущ, он над нашею тундрой царит?!

Стадо потно катилось к реке, выгибая
По лекалу рельефа — измученный гул,
И, передних быков от него отжимая,
Стадо встретили залпами на берегу,
Грубо смяв его бег… Кровь!
И по небосводу
Полоснул дикий крик — страшный шёл обмолот…
Тех, кто прыгал с обрыва в кипящую воду,
Били — изнемогающих, взмыленных — влёт.
Всё плотнее, по берегу перебегая,
Бил огонь, не спасут ни рога, ни ладонь…
Ну, а сзади грубей напирали, толкая
Обречённых — под самозабвенный огонь.

Кровью плакал затоптанный вереск…
Тех оленей, что в ожесточённом рывке
Пробивались через огнедышащий берег,
Добивали — кровавые пятна — в реке.
План давали, усердные винтики бойни?
Как — без сил… огибая песчаный мысок…
Оглянулась на них олениха — из боли,
Круто выпялив кровью залитый белок!
И, держа её в непререкаемой власти,
Смерть сомкнулась, как дряблые воды, над ней…

До сих пор, изнуряя, сознание застят
Груды шкур оплывающих, горы костей —
Я их встретил во время каслания. Жутко
Вдруг блеснул под луною олений оскал.
Пресыщенье безумием, немощь рассудка —

Кто
в курганы гниющие запрессовал?
Время, словно речная вода, замывает
Кровь забитых оленей, спешит… Но, пока
Истлевают останки их, не истлевает
Безутешная память.
Июль… Облака…

В лёгкий, матовый жар окунает простуда…
Но с тревогой взгляни, только солнце взойдёт,
В безмятежный зенит — вдруг оттуда
С рёвом вынырнет, день просекая, пилот?

И тебя же — в распад, ужасая, вобьёт.

Вылет наш — на рассвете…

В избытке отваги,
Рано встал я, при свете студёной звезды.
Подремать бы часок… Да куда там! — овраги
Наплывают под утренний блистер — следы
Тракторов и траншей, что ландшафт искромсали,
Трубы, лом, арматура, останки станков…
Тонны — тысячи тонн! — замордованной стали,
Что калечит оленей — почище волков.
Я спешил зарисовывать это — сурово
Посмотрела реальность в глаза… (Подо мной
Чахлый выводок чумов промчался…) И снова —
Трубы, ржавый бульдозер, скелет буровой,
Кем-то брошенный трактор, цистерна… И трудно
Я, смятение превозмогая, вздохнул:
Вся в промышленных ранах, угрюмая тундра —
Срез мучительной, страшной проблемы.

Мелькнул
Вездеход… И Вануйто молчит, невесёлый, —
Ждали в тундре друзей, а меж тем
Так прошли по забитой земле новосёлы,
Подсекая хозяевам корни, что тем
Либо в поисках новых угодий скитаться,
Отступая на север, где, в стуже и мгле,
Море щерит торосы, либо спиваться —
Нет иного исхода на отчей земле,
Не одно поколенье вскормившей… И хмуро
Мой попутчик, молчанье сломав, произнёс:
«Моя воля, я б этих „радетелей“ — в шкуру
Рыбаков да на тоню, в крещенский мороз,
На калёном ветру! Только где она, воля?!.»
Он в военные зимы выручал невода
Из кипящей Губы…

Ах, как жгла она, болью
Спеленав изнурённое сердце, вода,
Ледяная, что кожа — лохмотьями! Знает,
Что есть земли уютней, красивей, теплей,
Но, жестокая, клятая, эта — родная,
И ему страдовать и бороться — на ней.

И, приземист, нахмурился, не успокоясь…
Но не он ли, с винтовкою наперевес,
Не пустил через пастбище тракторный поезд,
А послал его высохшей речкой — в объезд?
Он спокойно стоял, заступая дорогу,
Но — винтовка в руках его… И тракторист
Чертыхнулся: «Ребята, да ну его, к Богу!» —
И тяжёлый ДТ развернул, экстремист!
И колонна речушкой, измученной зноем,
Громыхнула гневливо, просев тяжело
В гулком облаке пыли, и только живое
Благодарно дыхание перевело,
Отходя от кромешного лязга… Мерцая,
Плач олешки протаял вдали, тишина
Прилила к оглушённой земле, замывая
Знойный дизельный гром…