Присцилла Мейер - Найдите, что спрятал матрос: Бледный огонь Владимира Набокова

Сходным образом автобиография Набокова демонстрирует, как эти методы могут быть применены к анализу его художественной прозы. «Другие берега» содержат тщательно закодированные сведения, необходимые для чтения романа «Дар»: творческая эволюция Федора Годунова-Чердынцева, одним из этапов которой оказывается сочинение биографии, структурирована по линиям опыта, представленного в «Других берегах» в автобиографическом ключе [84] Например, гигантский карандаш, который мать будущего писателя дарит ему по случаю выздоровления, имеет в длину четыре фута; карандаш Федора величиной всего метр (около 3 футов). Федору в финале «Дара» недостает четвертой связки ключей, чтобы попасть вместе со своей музой в квартиру, — равным образом он еще не сделал четвертый шаг, отделяющий его от истинного творца. Этот четвертый шаг совершает автор, Набоков, написанием «Дара» и «Других берегов». . А оценка Набоковым прозы Лермонтова, высказанная им в предисловии к переводу «Героя нашего времени» [85] Lermontov, Mikhail. A Hero of Our Time / Trans. Vladimir Nabokov and Dmitri Nabokov. N.Y.: Doubleday, 1958. В предисловии Набоков рассуждает о том, что Лермонтов в «Герое нашего времени» часто прибегает к приему подслушивания. Кинбот в комментарии к «Бледному огню» делает сходные замечания. , в свою очередь, выявляет связь между началом литературной эволюции Федора и классической русской литературой. Таким образом, набоковское восприятие Лермонтова может служить объективной точкой отсчета при рассмотрении автопортрета писателя, возникающего на страницах «Других берегов».

Комментируя «Слово о полку Игореве», Набоков дает набросок той истории литературы, которая лежит в основе сложной аллюзивной игры «Бледного огня». Викинги предстают в качестве связующего звена между историей и литературой Древней Руси и Шотландии. Гипотеза, в соответствии с которой «Слово…» — это сфабрикованная в XVIII веке подделка, связывает киевский эпос XII века с «оссиановской» мистификацией Джеймса Макферсона, относящейся к тому же XVIII столетию.

В «Бледном огне» в излагаемой Кинботом генеалогии земблянского короля Карла Возлюбленного Набоков дает намек на эту связь:

…Карл Возлюбленный мог похвастаться примесью русской крови. В средние века двое из его предков женились на новгородских княжнах. Его прапрапрабабка, королева Яруга (время царствования 1799–1800) была наполовину русская, и большинство историков полагает, что единственный сын Яруги, Игорь, был не сыном Урана Последнего (время царствования 1798–1799), а плодом ее романа с русским авантюристом Ходынским, ее goliart'ом (придворным шутом) и гениальным поэтом, в свободное время подделавшим, как говорят, знаменитую древнерусскую chanson de geste, обычно приписываемую безымянному барду двенадцатого столетия (232–233, примеч. к строке 681).

Для объяснения этого пассажа следует начать с идентификации отсылок к «Слову о полку Игореве»; после этого мы сможем обнаружить переклички со «Словом…» в «Оссиане». По-видимому, «Слово о полку Игореве» было написано безымянным бардом, гениальным поэтом, в XII веке. Ученый спор о подлинности поэмы до сих пор не разрешен (и, возможно, никогда не будет разрешен), однако Набоков, как и Пушкин, был уверен в ее аутентичности [86] Мнение Пушкина об аутентичности «Слова…» см.: Пушкин А. С. <���Песнь о полку Игореве> // Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л.: АН СССР, 1949. Т. 12. С. 147–148. Аргументы Набокова в пользу подлинности «Слова…» близки пушкинским. . Прямая отсылка в процитированном отрывке дополнительно поддерживается упоминанием имен Игоря, Ходынского и Яруги. Игорь Святославич из Новгорода-Северского (ум. 1202) был прапраправнуком Рюрика, что следует из родословной русских удельных князей, которой Набоков предваряет свой перевод «Слова о полку Игореве».

Бард Ходына, упоминаемый только в истории Игоря, был певцом при дворе отца Игоря и предшественником анонимного автора «Слова…». В «Бледном огне» Ходынский является вероятным отцом Игоря (связь барда с поэмой соответствует родству отца с сыном) и, следовательно, истинным предком Карла Возлюбленного.

Труднее обнаружить источник имени королевы Яруги — хотя оно и звучит похоже на имя Ярославна (так звали вторую жену Игоря), однако в такой форме нигде не употребляется. Зато слово «яруга» упоминается в песне трижды: это древнерусское обозначение оврага, как сообщает Набоков, «сравнительно редкое слово» (87). Использование этого слова Кинботом подталкивает нас к тому, чтобы соотнести «Бледный огонь» со «Словом о полку Игореве» (и набоковским комментарием к нему), — в противном случае эту связь смогли бы идентифицировать только филологи-русисты, вооруженные 3-м томом «Словаря древнерусского языка» Срезневского. В имени предка Карла Возлюбленного, таким образом, закодированы специфические указания на текст, время и место действия истории Игоря, которые вполне согласуются с личностью потомка новгородских князей.

Филологам-славистам хорошо известен спор по поводу подлинности «Слова о полку Игореве», которое давным-давно было объявлено подделкой, относящейся к XVIII веку. Авторство этой подделки приписывалось графу Мусину-Пушкину (обнаружившему текст «Слова…» в рукописном сборнике XVI века). В 1795–1796 годах он сделал с этой рукописи список, уцелевший во время пожара, случившегося в доме графа в 1812 году, — в отличие от манускрипта, который был утрачен. Мусин-Пушкин опубликовал «Слово о полку Игореве» в 1800 году. Набоков в своем комментарии весьма подробно рассматривает вопрос о подлинности текста. Он анализирует «тончайшую сбалансированность частей», которая «свидетельствует о выверенном художественном исполнении» (29), однородность метафорического ряда, внутреннюю игру тем, систему стилизации флоры и фауны, которая «придает событиям штрихи местного колорита» (31), — и приходит к выводу о том, что «Слово…» — это «яркое сочинение одного человека, а не беспорядочные народные напевы» (30). Он объявляет автора «Слова о полку Игореве» гением, создавшим шедевр, который «не только господствует над всеми сочинениями Киевской Руси, но и соперничает с величайшими поэтическими произведениями Европы того времени». Что же до «груза доказательств», говорящих в пользу возможной подделки, то его следует переложить «на хилые плечи недостаточной эрудиции» (34).

Таким образом, Набоков устанавливает весьма определенную связь между «Словом о полку Игореве» и «Бледным огнем», для которой его собственный комментарий служит необходимым пояснительным звеном. Теперь обратимся к шотландцам. Пассаж о «Королевском Зерцале» (72) связан с пассажем о Яруге (232) через упоминание Ходынского. Там же Кинбот говорит о некоем Ангусе Мак-Диармиде (72). Вместе эти два пассажа, вкупе с набоковским комментарием к «Слову…», увязывают культуру викингов («Королевское Зерцало») и русских (история Игоря) с шотландским фольклором. Имя Мак-Диармида, соотнесенное с темой подделок XVIII века по ассоциации с поэтом-имитатором Ходынским, намекает на Джеймса Макферсона (1736–1796), утверждавшего, что он обнаружил и перевел с гэльского на английский собрание песен древнего барда Оссиана, якобы жившего в III веке [87] В «Бледном огне» Набоков расширяет шотландскую тему, вводя наставника Кинбота Кэмпбеля, который восхищается «Погребальным плачем по лорду Рональду» и читает своим подопечным «Макбета» наизусть (примеч. к строке 71). Шотландский поэт Томас Кемпбелл (1777–1844) написал ряд стихотворений, перекликающихся с ключевыми мотивами «Бледного огня», — «К радуге» (1819), «Битва при Копенгагене» (1804) и «Мощь России» (1831). «Паломник из Гленко» (1842) — это история шотландца, хранящего верность Карлу II: герой поэмы, Рональд, проклинает межклановые распри и отказывается быть «убийцей и дураком», решая пощадить одного из солдат Кромвеля, которому довелось спасти Рональду жизнь. Ранняя пьеса Набокова «Дедушка» (Руль. № 875, 14 октября 1923 г. С. 5–6), действие которой разворачивается в пореволюционной Франции, может быть прочитана как инверсия этого сюжета. В примечании об Оссиане из «Комментария к „Евгению Онегину“» Набоков упоминает о «второсортной» балладе Кемпбелла «Уллин и его дочь» (см.: Комм., 242). Эта баллада была переведена на русский язык В. А. Жуковским, что создает еще одно звено в русско-шотландской цепи. Упомянутая баллада Кемпбелла содержит точки соприкосновения с сюжетом «Лесного царя» Гёте и темой русалок (см. гл. 7 и 8 наст. книги). .