Присцилла Мейер - Найдите, что спрятал матрос: Бледный огонь Владимира Набокова

Дентальный мотив в «Лолите» сцепляется с целым комплексом других, когда Гумберт консультируется у Ай(-да)вора (в оригинале — Ivor/y, от англ. ivory — слоновая кость) Куильти по поводу зубного протеза. Айвору рот Гумберта представляется «волшебной пещерой, полной бесценных сокровищ» (356), — заурядной горсткой по сравнению с пещерой в розовых скалах, где Гумберт почти овладел Аннабеллой, или с Кинботовым ведерком гальки и драгоценностей, или с переливчатой радужной спиралью в стеклянном шарике, которая напоминает о песочных замках, которые автор строил с Колетт в Биаррице. Драгоценности, найденные в прибрежном песке, продолжают быть для Набокова символом совершенного детства и в 1967 году, когда он пишет стихотворение «С серого севера». Вот его заключительные строки:

Батово и Рождествено (Рожествено) — это названия набоковских фамильных поместий под Петербургом, место действия его детских воспоминаний.

Гумбертово «княжество у моря» имеет идеальную модель, которая кроется в набоковских воспоминаниях. Кинбот надеется, что его утраченное королевство обретет свою идеальную форму в поэме Шейда. Выхватив из рук убитого Шейда рукопись, Кинбот тут же поспешно прячет ее в кладовой Гольдсвортова дома «под кучей девичьих калош, отделанных мехом ботиков и белых резиновых сапог…» (279, примеч. к строке 1000). Той же ночью он переводит поэму «из-под сапожек гольдсвортовской четверки нимфеток» в другой тайник (280, примеч. к строке 1000). Подразумеваемые здесь ножки четырех «нимфеток», носящих эти ботики, старшей из которых четырнадцать, отсылают к знаменитому пушкинскому «отступлению о ножках» (как именует его Набоков в «Комментарии…») в «Евгении Онегине». Благодаря эффекту рефракции описанные Пушкиным «ножки» множатся подобно русалочьим отражениям Флер в зеркале Сударга: «Евгений Онегин» отражается в «Лолите», а «Лолита», в свою очередь, отражается в «Бледном огне».

Эта трактовка подтверждается примечанием о «тайне ножки» в набоковском «Комментарии к „Евгению Онегину“». Иронически отзываясь о попытках иных критиков определить конкретную историческую обладательницу знаменитой ножки, Набоков показывает, что можно найти «по меньшей мере четыре „прототипа“» ( Комм., 157), к которым относится этот эпитет:

А. Взращенная в восточной роскоши, никогда не жившая на севере России дама из строфы XXXI, которую поэт любил в начале своих южных странствий.

B. Обобщенная и многоликая дама из строфы XXXII, называемая «Эльвиной»… и предстающая перед нашим поэтом в различных позах и обстоятельствах.

C. Дама на побережье: строфа XXXIII.

D. Дама, с которой поэт совершал прогулки верхом… строфа XXXIX ( Комм., 170. — Пер. Н. Д. Муриной).

Четырем дочерям судьи Гольдсворта соответствуют в «Лолите» ложные идентификации Лолиты, принадлежащие Гастону Годэну. Он спрашивает Гумберта: «Et toutes vos fillettes, elles vont bien?» [385] «А все ваши дочки — они хорошо поживают?» (фр.). Годэн думает, что у Гумберта четыре дочери; как говорит Гумберт, «он умножил мою единственную Лолиту на число костюмных категорий, мельком замеченных его потупленным мрачным взглядом в течение целого ряда ее появлений» (225) в четырех разных нарядах.

«Ножки» в «Евгении Онегине» связаны с идеей сохранения любви в воспоминании и в бессмертных стихах. Они появляются в «Лолите» не только в образе потерянного шлепанца в сцене «на коленях», о которой мы уже говорили, но и в упоминании «неуклюжих голенищ длинных резиновых сапог» Долли (221). Они связаны с идеей воспоминаний, запечатленных на фотоснимке. Гумберт заставляет Шарлотту «извлечь — из-под целой коллекции башмаков (у покойного г-на Гейза была, как оказалось, чуть ли не патологическая страсть к обуви) — тридцатилетний альбом, дабы я мог посмотреть, как выглядела Лотта ребенком…» (97–98). Фотоальбом составляет в романе самостоятельный мотив, который воплощается также в альбоме изображений несовершеннолетних проституток и в собранной Гастоном Годэном коллекции снимков «всех маленьких Джимов и Джеков околодка» (223). В трех упомянутых в «Лолите» фотоальбомах собраны снимки детей, которые стали жертвами маньяков. Альбом судьи Гольдсворта из «Бледного огня» содержит фотографии осужденных им преступников. Среди «жизнеописаний и портретов людей, отправленных им в тюрьму или приговоренных к смертной казни», упомянут «грустный, невысокий, толстый педераст» (таков же — «пухлявый, рыхлый» — Гастон Годэн (223)), «который взорвал на воздух своего шантажиста» (79, примеч. к строке 47–48); возможно, это отсылка к упоминаемой Гумбертом печальной истории, в которую был вовлечен Гастон Годэн.

Эротическим фотографиям детей противопоставлены изображения чад, любимых своими родителями. В «Лолите» сыну касбимского парикмахера, чья фотография напечатана в газете, также тридцать лет, но любовь отца к своему умершему сыну сохраняет его память от увядания. Здесь отеческая любовь снова противопоставляется преступной и извращенной страсти. Гумберт, исследуя происхождение своей нимфетки, обнаруживает сходство Лолиты с детской фотографией ее матери, сделанной тридцать лет назад.

Прослеженная нами цепь ассоциаций связывает пушкинские «ножки» с кладовыми в домах судьи Гольдсворта и Шарлотты Гейз. Идея сохранения на протяжении тридцати лет снимка любимого ребенка и ее извращенная сексуальная пародия соединяются в третьей кладовой, которая находится в Зембле. Кинбот прячет свой драгоценный конверт под девичьими ботиками в стенном шкафу, «из которого, — говорит он, — я вышел, как будто это был конец тайного прохода, который вывел меня из моего зачарованного замка, прямо из Зембли, в эту Аркадию» (279, примеч. к строке 1000). Пробираясь в ночь побега по тайному коридору, соединяющему дворец с театром, Кинбот видит «тридцатилетний отпечаток узорной подошвы Олегова башмака, столь же бессмертный, как след ручной газели египетского ребенка, оставленный тридцать столетий назад на голубых нильских кирпичах, сохнувших на солнце» (127, примеч. к строке 130). Олег, возлюбленный Кинбота в пору, когда оба были подростками, «настоящий фавненок» (117, примеч. к строке 130) — гомосексуальный эквивалент Гумбертовой Аннабелы. Объекты обеих детских влюбленностей (подобно набоковской Колетт и кузену Юрию) умирают юными.

В подземном туннеле находится также «треснувший кратер с двумя черными фигурами, играющими в кости под черной пальмой» (127, примеч. к строке 130). Черная египетская пальма происходит из Северной Африки; черная «пальмовая ветвь» связывает бессмертные пушкинские стихи с поддельным бессмертием, которое Гумберт надеется разделить с Лолитой и которое Кинбот жаждет увидеть воплощенным в поэме Шейда. Египетская пальма, изображенная на стенке сосуда, кратера, мановением руки художника идентифицируется с пушкинским черным эфиопским предком через негритянский мотив, задающий еще одно пересечение «Лолиты» и «Бледного огня».