Томас Элиот - Избранное. Том I-II. Религия, культура, литература

Как я любил

Проводить дни и ночи, все часы

У твоих ног, а ты следила, как разгоралась моя страсть.

Вот день уж миновал, одну любовь лишь видя;

Другой пришел — картина та ж;

Солнцу наскучило видеть одно и то же,

Но меня не утомила любовь к тебе.

Я видел тебя каждый день, не оставляя ни на час,

И каждый новый день был как первый,

Так мне хотелось видеть тебя вновь и вновь…

Когда я лежал в твоих объятьях

С каждым часом мир все больше переставал для меня

существовать.

Это типично драйденовский слог; по своему звучанию он, говоря словами м-ра ван Дорена, "похож на гонг". Драма "Все за любовь", откуда взят этот отрывок, — лучшая пьеса Драйдена и, возможно, вообще его высшее достижение. Если попытаться обобщить, то больше всего ему удаются пьесы, где ситуации не требуют большого эмоционального напряжения, когда они достаточно банальны, и писатель может продемонстрировать свое искусство превращать незначительное в великое. Перепалка между Императором и Императрицей Нурмахал в "Ауренгзебе" [744]— пример яркого комизма:

Император:

Такая добродетель — наказание для человека:

Добродетельная женщина и одновременно сварливая жена.

Напрасно кичишься ты своим целомудрием:

Мне легче снести грубые речи проститутки,

Чем пронзительные визги добродетельной женщины.

У неверных жен

Есть, по крайней мере, приятная манера общения;

Сознание своей греховности делает их скромными, они

стараются угодить.

А как защититься от крикливой добродетели?

Она затыкает нам рот шумными претензиями…

Что может быть милее родного дома?

Мы приходим туда, ища покоя и отдыха;

Дом — священное убежище в нашей жизни:

Там можно укрыться от всего, кроме жены.

Если мы оттуда бежим, причина, без сомнения, ясна:

Никто, кроме живущего там врага, не мог бы выгнать нас.

Постоянная ругань нарушает уединение:

Потревоженные птицы покидают свои гнезда, а звери — норы.

Но драматургическая форма — смешанная: одних пышных стихов мало. Поэт, пытающийся создать пьесу с помощью одной лишь силы слова, провоцирует (как бы мощно он ни проявлял здесь себя) сравнение с поэтами, наделенными другими талантами. Корнель и Расин добились всеобщего признания не подобной пышностью слога; они умели также сосредоточиться на объекте изображения, за их фразами стоял нерушимый интерес к человеческой душе — как они ее понимали.

Нельзя сказать, что Драйден непревзойден в своей исключительной способности преобразить смешное или банальное в великое.

Avez-vous observe que maints cercueils de vieilles

Sont presque aussipetits que celui d'un enfant?

Гроб старушки, наверное, вы замечали,

Чуть побольше, чем детский… [745]

Перевод В. Левика

Эти строки принадлежат человеку, чьи стихи не уступают в великолепии стихам Драйдена и который видел более глубокие возможности в острословии и в изощренном сочетании ярких образов, чем Драйден. Ведь Драйден, несмотря на весь свой интеллект, не обладал оригинальным умом. Мы считаем, что его возможности были шире возможностей Мильтона, но не выше их; он был так же ограничен определенными рамками, только у него они были не такими тесными. Драйден любопытным образом соотносится со Суинберном, являясь как бы полной его противоположностью. Суинберн тоже был мастером слова, но в словах у него нет явно выраженного смысла — в них таится намек. Они ничего не выражают, ибо выражают слишком многое. Язык Драйдена, напротив, очень точен, его слова несут большую информацию, но многозначности у него обычно не встретишь.

Этот короткий темный путь к будущему состоянию,

Эта грустная загадка: куда уйдет наше дыхание после смерти?

Это действительно загадка, но не такая уж грустная в прекрасных стихах Драйдена. Тут напрашивается вопрос: могут ли стихи Драйдена считаться настоящей поэзией, учитывая то, чего им не хватает? Кто может решить, что есть поэзия? Язык Драйдена, в отличие от Суинберна, не расслабляющий и не деморализующий. Чтобы окончательно убедиться в своей правоте, возьмем элегию, посвященную Олдему, которая заслуживает того, чтобы привести ее целиком [746]:

Прощай, тот, с кем я познакомился не так давно и кого мало знал,

Но о ком уже начал думать как о близком;

Ведь, сомнения нет, наши души были родными,

И твоя отлита в той же поэтической форме.

Мы извлекали сходные звуки из своих лир,

Одинаково не терпели плутов и дураков.

Наши труды вели к одной цели;

Ты выехал позже, но раньше добрался.

Так Hue упал на скользком месте,

И его молодой друг выиграл состязание.

О, зрелость, пришедшая рано!

Что могли бы прибавить годы к твоему изобилию?

Они могли бы (молодым это не дается от природы)

Разве что изощрить твой стих.

Но сатира может обойтись и без этого:

Остроумие блещет и в неровном ритме шершавой строки.

Редко случается такой блистательный промах,

Когда поэта подводит собственная мощь.

Щедрые плоды, хотя и собранные тобой до зрелости,

Показывают однако большую остроту ума.

Время же размягчает то, что мы пишем,

До вялой сладости рифмованного стиха.

Последний раз окликаю тебя и говорю: прощай

Прощай, мой юный друг!

Как рано ты ушел, наш Марцелл! [747]

Высокое чело, увенчанное лавровым венком,

Теперь твой удел могила и вечная ночь!

Мы не можем отрицать достоинства этой элегии; отсутствие подтекста с лихвой компенсируется здесь убедительной полнотой высказывания. Драйдену недостает того, чем обладал его учитель Бен Джонсон, — масштабного и оригинального взгляда на жизнь; ему недостает интуиции; ему недостает глубины. Но того, чего нам не хватает в Драйдене, не может дать и XIX век; этот век осуждают именно за то, за что он осуждал Драйдена. После следующего переворота в области вкуса поэты, вполне возможно, станут изучать творчество Драйдена. Он остается одним из тех, кто установил нормы английского стихосложения, и это невозможно игнорировать.

"Джон Драйден" (John Dryden). Впервые — 9 июня 1921 г. в "Times Literary Supplement" как рецензия на книгу американского поэта и прозаика Марка ван Дорена "Джон Драйден" (Mark van Doren. John Dryden. N.Y.: Harcourt, Brace & Howe, 1920). Перевод выполнен по изданию: T.S. Eliot. Selected essays. London: Faber and Faber, 1963. Публикуется впервые.

Если "открытие" Элиотом поэтов-метафизиков в 1920-е годы проходило на общей волне реабилитации барокко, то возрождение им репутации Драйдена (1631–1700) — его личная инициатива. В XIX в. Драйдена считали слишком искусственным. И в политико-этическом плане у него была зыбкая репутация конформиста, хамелеона, в 1658 г. написавшего "Героические стансы" на смерть Кромвеля, а в 1660 г. — поэму "Astrea Redux" во славу вступившего на престол Карла II. Драйден — историограф и первый официальный поэт-лауреат при дворе Стюартов. Элиот написал о нем эссе "Джон Драйден" (1922), триптих "Джон Драйден, поэт, драматург, критик" (1932), главу "Век Драйдена" в книге "Назначение поэзии и назначение критики" (1933). Он нашел в Драйдене сочетание интересующих его видов литературной деятельности с импонирующей ему идеологической позицией: Драйден — реформатор языка, поэзии, драмы, обосновавший свой поэтический опыт в литературной критике, заложивший основы общеупотребительного прозаического стиля, нормы литературного языка; "барочный классицист" в литературе, роялист в политике, англокатолик, а позже католик — в религии.