Алла Латынина - «Сквозь наведенный глянец»: «Автопортрет» Владимира Войновича

На вполне корректное и разумное предложение Войновича Залыгин ответил необъяснимо высокомерным и путаным письмом: журнал, дескать, орган печати, а не перепечатки материалов, исключения делаются лишь для наиболее высокохудожественных произведений. Войнович едко возразил, Залыгин не остался в долгу, последнее слово, разумеется, осталось за Войновичем, предавшим переписку гласности. Письма Войновича, полные иронии, были образцом сатирической эпистолярной публицистики, чего никак не скажешь о письмах Залыгина. Литературная победа была явно на стороне Войновича. Но бюрократическая оказалась на стороне Залыгина.

На мой взгляд, никаких цензурных препон для публикации рассказа Войновича в это время не было. Но конкуренция текстов в ту пору действительно была невероятная.

«Новый мир» напечатал «Доктора Живаго» Пастернака, «Котлован» Платонова, Иосифа Бродского, Владимира Набокова, Даниила Андреева. Залыгин вел переговоры с Солженицыным. Голова кружилась от открывшихся возможностей. И в то же время не было ощущения, что цензурное окошко не захлопнется. Поэтому журналы торопились успеть как можно больше, перехватывая друг у друга инициативу. Рассказ Войновича просто не мог быть для его друга Чухонцева в этих условиях той лакмусовой бумажкой, которой определяют уровень свободы: конфликт Войновича с Залыгиным был частный, а не системный. Что и подтвердила публикация «Чонкина» в «Юности», осуществленная не без участия Чухонцева.

Вот этого Войнович то ли не хочет принять, как человек, эгоцентрически воспринимающий весь окружающий мир, то ли не может понять. Но в любом случае, читая мемуары Войновича, нельзя не учитывать эту особенность взгляда. «Я описал события и людей такими, какими видел и запомнил», — пишет Войнович. Ну, значит, если они не совпадают с реальностью, следует говорить о дефектах зрения и памяти.

Меня задело прежде всего отношение Войновича к людям, к бывшим друзьям, их аттестация совершенно в духе Собакевича, и это задало направление статьи. Людей опорочить легче, чем извратить суть событий. Но и с событиями мемуарист не больно церемонится. Зачем, например, надо писать о недоброжелательстве, с которым было встречено его возвращение в Россию, если десятки изданий набросились на писателя с просьбой об интервью, если все написанное Войновичем публиковали наперебой? Ах, статей было мало, критика писала что-то не то? Так ей уже никто не приказывал, начальство ушло, не за это ли и боролись?

Зачем сетовать: «...вместе с критикой системы, перестроечная пресса стала нападать на диссидентов и эмигрантов с гораздо большей яростью, чем это делалось до сих пор», — если перестроечная пресса вела себя прямо противоположным образом, заискивая перед эмигрантами?

Скажут: и то и другое заявления требуют доказательств. Соглашусь. Можно, конечно, поднять перестроечную прессу и провести исследование, но не в рамках же статьи. Но по крайней мере одно из ложных утверждений Войновича мне легко опровергнуть. Сетуя на людей, пытающихся подмочить его репутацию, Войнович, в частности, пишет: «Критикесса из „Литературной газеты” Алла Латынина написала лживую статью „Когда поднялся железный занавес” о том, что эмигранты не возвращаются, очевидно, не по политическим причинам (их уже нет), а по экономическим самого низкого сорта (привыкли к западной колбасе). И меня отнесла к представителям „колбасной” эмиграции...»

К представителям «колбасной эмиграции» я вообще никого не относила — это не мой термин, а о причинах отъезда Войновича в статье вообще нет ни единого слова, да и упомянут он там лишь вскользь, как автор знаменитого «Чонкина». Вопрос же, почему эмигранты не возвращаются, в этой статье вовсе не ставился. Там говорилось другое: что интересы интеллигенции метрополии и эмиграции расходятся, что мы, оставшиеся, хотим успеха реформам, которые уехавшим психологически невыгодны, ибо могут лишить их статуса представителей «порабощенного и угнетенного народа», меж тем как история России происходит все-таки в России. Подобная постановка вопроса может быть названа спорной (тогда попытайтесь доказать, что история России происходит, скажем, в Америке), но каким образом проблема может быть лживой? Это обвинение из инструментария тоталитарной критики, которым, казалось бы, Войновичу пользоваться зазорно.

Боюсь, что если начать проверять и другие утверждения Войновича, то в них окажется примерно такой же процент истины.

Недавно я писала о последнем романе Аксенова, посвященном шестидесятникам [6]. Сходство биографий писателей и почти одновременный выход книг, близких к мемуарному жанру, невольно побуждает к их сопоставлению. Чисто литературно книга Аксенова слабее: она рыхловата, плохо скомпонована, тороп­­ливо написана, фраза часто неряшлива — не то что крепко сбитый и хорошо продуманный текст Войновича. Но насколько у Аксенова подкупает широта души и стремление увековечить своих друзей, припомнив лучшие минуты взаимного общения, простив обиды, настолько отталкивает у Войновича мелкое намерение свести с бывшими друзьями счеты, эгоцентризм и неумение взглянуть на себя со стороны.

Однако не забудем и то, что книга Войновича называется «Автопортрет», а не «Автобиография». И все те качества книги, о которых здесь говорилось, все то, что привлекает в ней и что отталкивает, характеризует писателя. Да и сам Войнович замечает: «Литература такая штука, что в ней, как бы автор ни пытался себя приукрасить, его истинный облик все равно проступит сквозь наведенный глянец». Хорошо сказано.

[1]П о л о н с к и й А н д р е й. Быт империи. Газета «Первое сентября», 2003, № 78.

[2]Из архива журнала «Контитент». Вступительная заметка, публикация и комментарии Е. Скарлыгиной. — «Вопросы литературы», 2007, № 2.

[3]Там же.

[4]«Знамя», 2010, № 2.

[5]В е д е н я п и н Д м. И никакого мейнстрима. Евгений Шифферс: всегда один и всегда — воин. — «НГ Ex libris», 2005, 21 июля.

[6]См.: Л а т ы н и н а А. Комментарии. Эпитафия шестидесятникам. — «Новый мир», 2010, № 2.