Татьяна Чернышева - Природа фантастики

В этом рассуждении Б. Агапова намечены важные закономерности превращения научного знания в массовое сознание, в обиходное мышление, как и некоторые потери и приобретения на этом пути. Прежде всего точное знание, становясь достоянием не только специалистов, теряет право называться точным — это знание приблизительное, ложное не в том смысле, что оно не соответствует действительности, а скорее потому, что оно не является знанием в строгом смысле этого слова. Оно принимается на веру, поскольку носитель его ни доказать, ни обосновать его не может. Ведь такие обоснования возможны только на уровне математических расчетов, а как раз все расчеты, особенно важные и убедительные для специалиста, при освоении научных моделей мира массовым сознанием просто отбрасываются.

Этот вопрос занимал в свое время русского поэта и революционера Н. Морозова, он называл такое знание «призрачным», поскольку на самом деле это было зачастую только привычкой к слову, к названию: «Привыкнув к имени, мы начинаем верить, будто знаем и то, что оно обозначает» [63]. Рядом с «призрачным» знанием неизбежно поселяется вера, а она питает миф.

Такая форма веры — «призрачное» знание — не только существует, но и играет в обществе немалую роль. Знать все и обо всем на уровне специалиста-ученого, все факты, идеи, гипотезы, накопленные современной наукой, невозможно, а какой-то уровень ознакомления с ними необходим. И вера помогает этому процессу ознакомления, она позволяет освоить необходимую информацию, минуя знания. Но здесь же таится и опасность.

Вот эту вторую, опасную сторону отчетливо видел Б. Шоу. Он возвращался к этому вопросу неоднократно, в особой, свойственной ему манере сетуя на то, что из рук науки люди доверчиво принимают любые идеи, сколь бы ни были они нелепы. В широкую публику научные факты и результаты исследований несут популяризаторы, помогая, таким образом, создавать новую веру, новую религию, новый миф. Так, он обвинял ученого, философа и популяризатора науки Хаксли в поповщине [64].

И, наконец, третье прибежище веры — искусство, поскольку «легче всего состояние убежденности достигается в искусстве, ибо готовность воспринимать его как действительность заложена в нем с самого начала» [65]. Правда, в искусстве мы сталкиваемся с эстетической, а не с гносеологической верой, и А. Дорошевич уточняет свою мысль: «искусство является сферой, где готовность принимать продукты воображения как действительность (точнее, как действительность искусства) присутствует в качестве необходимого условия его существования» [66]. Однако непроходимой грани между верой эстетической, остающейся в кругу художественных мотивировок, и верой гносеологической, покушающейся уже на самую действительность, нет. Одним словом, и в этой сфере человеческой мысли и деятельности есть условия для мифа.

Прежде чем приступить к анализу конкретного материала, необходимо остановиться еще на одном вопросе. Выше мы говорили о вере в науке как о личной убежденности ученого, о личном мнении. Миф же — результат коллективного творчества. Можно ли говорить о мифотворчестве, когда мы сталкиваемся с личным мнением, с догадкой, гипотезой или с художественным образом?

Вспомним, что в свое время Шеллинг, ставя вопрос о создании, вернее о возникновении новых мифов, высказывал сомнение как раз относительно того, «как же может возникнуть эта новая мифология в качестве измышления не одного какого-нибудь отдельного поэта, но в результате работы целого поколения, которое представит как бы единую творческую личность» [67]. Как видим, сомнения Шеллинга связаны были как раз с коллективным характером мифотворчества, недоступным уже в новое время.

Однако, когда мы говорим о коллективном творчестве народа, это не более чем метафора. Творчество всегда индивидуально. Просто в дошедших до нас мифах, преданиях уже неразличимы те бесчисленные коррективы, добавления, которые вносились безымянными рассказчиками на протяжении многих веков, как неразличим и первый толчок, первое «слово», легшее в основу предания, сказки, мифа. Говоря о коллективности и безымянности мифа, мы имеем в виду скорее результат творчества. Так, в наши дни С. Лем называет устойчивое и вовсе не соответствующее истине представление о древности марсианской цивилизации и о молодости разума планеты Венеры таким коллективным и безымянным мифом. Но ведь этот миф был когда-то чьей-то. догадкой, предположением. Современные мифы рождаются у нас на глазах, поэтому при разговоре о них нельзя упустить из виду ни догадку или гипотезу ученого, ни образ, созданный писателем. И мы уже отчасти можем ответить на вопрос Шеллинга, как может возникнуть новая мифология.

Так как же и кем создается современный миф? Прежний миф включал в себя и науку, и искусство. Современный миф рождается при наличии развитых, специализированных форм интеллектуальной познавательной деятельности человека — науки и искусства, — и современное мифотворчество не является, конечно, такой же отдельной, специализированной отраслью в современном обществе, оно осуществляется в трех сферах — в науке, в области популяризации знаний и в сфере собственно искусства. При этом оно не захватывает, разумеется, всю науку или все искусство.

В искусстве активным натурфилософским и социальным, прогностическим мифотворчеством захвачена научная фантастика — в этом, на наш взгляд, секрет ее специфики, проблема которой так активно обсуждалась в критике. Этим объясняется и то, что она оказалась в искусстве в каком-то особом положении, не сопоставимом с положением любого из видов и жанров искусства, и то, что в ней явно усилены познавательные, непосредственно информационные моменты за счет эстетических, и то, что она подчас воспринимается не просто как беллетристика, а как некий общекультурный или социокультурный феномен. Вспомним, что писатель Лестер дел Рей сказал, что фантастика является литературой и одновременно «еще чем-то». Это «что-то» и есть мифотворческая природа фантастики.

В науке пределы мифотворчества еще более ограничены. В тех областях науки, где господствуют доказательные рассуждения, миф возникнуть не может. Еще К. А. Тимирязев выделял три этапа в научном исследовании: вначале интуиция и догадка, затем доказательства и, наконец, эксперимент. На двух последних этапах мифу места нет. Современный натурфилософский миф рождается, вырастая из научного знания, в той как раз области, где точное знание кончается, — в области догадок, сомнений. Ведь современная наука, современная диалектическая логика не признает жестких и неподвижных границ между явлениями, самое понятие «граница» заменяется сейчас понятием «область перехода», и всякого рода логические построения, не доказуемые пока из-за отсутствия информации, как раз и относятся к этой сумеречной области перехода от незнания к знанию, к области полузнания, сомнения, где возможны оказываются вера и неверие — категории, не принимаемые точным знанием на уровне доказательных рассуждений.