Виталий Бугров - 1000 ликов мечты, О фантастике всерьез и с улыбкой

А болезнь не ушла, побеждена она лишь временно и еще часто будет возвращаться к писателю, на долгие месяцы приковывая его к постели… Но не только физические преграды вставали на его пути. Советская литература делала свои первые шаги, и в литературной критике нередко проявлялась резкая субъективность суждений. Находились люди, в корне отрицавшие фантастику. «Бессмысленные мечтания» видели они в ней, «пустое развлекательство», и только. Ненаучную, вредную маниловщину. Те же, кто все-таки признавал за фантастикой право на существование, слишком крепко привязывали ее к «нуждам сегодняшнего дня». В ходу была формула, гласившая, что «советская фантастика — изображение возможного будущего, обоснованного настоящим». Собственно, сама по себе эта формула не вызывала тогда особых возражений, но у многих критиков она превратилась в некое всемогущее заклинание, с помощью которого мечте подрезались крылья и горизонты ее ограничивались ближайшими пятью — десятью годами. «Фантастика должна только развивать фантастические достижения науки», писал, например, в журнале «Сибирские огни» критик А. Михалковский. Я добросовестнейшим образом пролистал множество комплектов газет и журнальных подшивок двадцатых-тридцатых годов. И почти не обнаружил статей, проникнутых хоть малой долей симпатии к творчеству А. Беляева едва ли не единственного писателя в предвоенной нашей литературе, столь преданно и целеустремленно посвятившего себя разработке трудного жанра. «Шила в мешке не утаишь, и в каком бы „взрослом“ издательстве ни вышел новый роман А. Беляева, он прежде всего попадает в руки детей», — с откровенным беспокойством начинает критик М. Мейерович рецензию на «Человека, нашедшего свое лицо». И далее отказывает этому роману даже… в «минимуме убедительности». Другой критик, А. Ивич, рецензию на тот же роман заканчивает снисходительным похлопыванием по плечу: мол, у него (это у 56-летнего больного писателя, автора уже шестнадцати романов!) лучшие произведения «впереди»… Даже и сейчас, полвека спустя, становится до боли обидно за писателя, к подвижническому труду которого с таким непониманием относились при его жизни. Становится особо ощутимой та горечь, с которой он, по воспоминаниям близких ему людей, «чувствовал себя забытым писателем, забытым коллегами, непонятым критиками». Становится, наконец, просто страшно, когда узнаешь, что пожилой, скованный гуттаперчевым ортопедическим корсетом человек этот в 1932 году поехал работать в Мурманск — плавать на рыболовном траулере. Не потому, что требовалось пополнить запас жизненных впечатлений. Нет. Просто зарабатывать на хлеб… Но в одном критик предпоследней книги фантаста оказался прав: впереди у Беляева был «Ариэль» — действительно превосходный роман! Эта книга — восторженный гимн человеку. Всю свою тоску и боль, всю свою жажду жизни вложил писатель в роман о юноше Ариэле, взлетевшем навстречу солнцу, свету, счастью — без крыльев, без каких бы то ни было миниатюрных моторчиков, «без ничего!». «Всего-навсего» управляя движением молекул собственного тела… Сегодня уже редко услышишь, чтобы кто-то, рассуждая об Ихтиандре, непременно оговаривался, что, дескать, реальное решение задачи даст не биология, а техника; не люди-амфибии, а люди, вооруженные специальными аппаратами, освоят неизведанные глубины. Техника техникой, но поистине фантастические достижения биологов дают основание верить в возможность совсем иных решений, близких к мечте Беляева. Так, может быть, и говоря об Ариэле, мы со временем перестанем подменять великолепную беляевскую мечту о свободном парении в воздухе стыдливой оговоркой о том, что вот, «может быть, удастся снабдить человека столь совершенными крыльями, что он с их помощью овладеет искусством свободного полета…»?! Ведь мечта-то была не о крыльях, даже и самых-самых новейших, а именно о полете «без ничего»! Большой это дар — видеть «то, что временем сокрыто». Александр Беляев в совершенстве владел этим даром. И он не растерял его, не растратил на полпути: сберечь этот редкий дар помогла ему безграничная читательская любовь к его книгам. Критики в один голос обвиняли «Человека-амфибию» в научной и художественной несостоятельности. А роман этот, опубликованный в 1928 году журналом «Вокруг света», в читательской анкете был признан лучшим произведением за пять лет работы журнала… В том же 1928 году он вышел отдельной книгой. И тут же был дважды переиздан, — настолько велик был спрос на эту книгу! В печатных выступлениях доказывалась ненаучность «Головы профессора Доуэля». А юная читательница из Курска писала — пусть наивно, но очень искренне: «Прочитав такой роман, я сама решила учиться на врача, чтобы делать открытия, которых не знают профессора мира…» И ведь уже тогда, в предвоенные годы, не только рядовые читатели восторженно отзывались о книгах Беляева. Высокий гость — знаменитый Герберт Уэллс! — говорил в 1934 году на встрече с группой ленинградских ученых и литераторов (среди них был и А. Беляев): «…я с огромным удовольствием, господин Беляев, прочитал ваши чудесные романы „Голова профессора Доуэля“ и „Человек-амфибия“. О! они весьма выгодно отличаются от западных книг. Я даже немного завидую их успеху…» К слову сказать, среди читателей Беляева был в студенческие годы и известный наш хирург В. П. Демихов. Тот самый доктор, который, словно беляевский Сальватор, подсаживал собакам вторые головы (и они жили, эти вторые, и даже покусывали за ухо тех, к кому были «подселены»…), приживлял им второе сердце (и одна из собак умерла лишь на тридцать третьи сутки, это было в 1956 году — за добрый десяток лет до сенсационных экспериментов Кристиана Барнарда), а в 1960 году выпустил монографию «Пересадка жизненно важных органов в эксперименте», проиллюстрированную совершенно фантастическими фотографиями, на одной из которых лакали молоко две головы одной дворняги. И в том же 1960-м в лаборатории Демихова, набираясь опыта, ассистировал молодой еще хирург из Кейптауна Кристиан Барнард…

…Такая вот прослеживается интересная взаимосвязь. Книги фантаста, разрушая неизбежную инерцию мышления, растормаживают воображение — играют роль того неприметного подчас первотолчка, каковым для самого фантаста оказывались порою произведения его коллег по жанру. И — совершаются удивительнейшие эксперименты, о которых долго-долго шумит охочая до сенсаций пресса… А сами эти эксперименты, в чем-то подтвердив несбыточный, казалось бы, прогноз фантаста, рождают новый интерес к его книгам, обеспечивают им вторую, новую жизнь. Своим творчеством Беляев утверждал в советской фантастике романтику научного поиска, активную гуманистическую направленность, беззаветную преданность высокой Мечте, веру в величие человека и его разума. Осваивая новые темы, придавая своим произведениям остросоциальное звучание, писатель прокладывал дорогу новым поколениям советских фантастов. Книги Беляева будили интерес к науке, учили добру и мужеству, заражали всепоглощающей жаждой познания. Это-то их качество и находило живейший отклик в сердцах читателей. Впрочем, почему «находило»? Прошло сто четыре года со дня рождения Александра Романовича Беляева. И сорок шесть лет с тех пор, как его не стало: измученный болезнью и голодом, писатель умер 6 января 1942 года в захваченном фашистами городе Пушкине под Ленинградом… Давно нет среди нас первопроходца советской фантастики. А книги его живут. Изданные в миллионах экземпляров, они и сегодня не задерживаются на полках библиотек, они и сегодня с нами, и сегодня находят отклик в наших сердцах.