Саша Черный - Саша Черный. Собрание сочинений в 5 томах. Т.3

Та краснеет и отворачивается: «Отстань, постылый!»

Под Брюсовым — Белый. Весь в мыле, глаза выкатились, пиджак треснул. Скользит, но лезет.

Еще ниже Блок. Беспомощно ерзает и старается схватить Белого за ноги. Тот дает свечку, и Блок съезжает по столбу вниз, где опять начинает свою Сизифову работу.

Все они начинаются на «Б». «Будущее» тоже начинается на «Б» — несомненно оно принадлежит им…

Вокруг столба сидят Кузмины, Рукавишниковы и пр. Высунули языки, смотрят вверх и завидуют.

В стороне Городецкий кушает траву, ловит мух и рассматривает, какого они пола. Остальное его не касается.

Вячеслав Иванов с трепетом следит за Брюсовым и шепчет: «Ну, ну, Валерий! Немного осталось».

На что Сологуб меланхолически замечает: «Слава дым… А в котором у меня ухе звенит?»

На заднем плане два начинающих играют в рифму:

— Ноздря.

— Зря. Фря.

— Сам ты фря! Ты настоящее скажи.

— Внедря… Хаос в себя внедря.

Первый удивлен и долго не может прийти в себя.

В это мгновение столб не выдерживает, раскачивается и наконец рушится. Общий крик. Подымается облако пыли, в котором все исчезает. На горизонте Слава уносит на Олимп маленький кусочек Бальмонта.

Облака расплываются.

<1908>

Зашел к знакомому на огонек. Знакомый не весел: ходит — голову повесил.

— Пойдем куда-нибудь? — спрашиваю.

— На кладбище?

— Зачем на кладбище… Сегодня какое число?

— Одиннадцатое, понедельник.

— Вот и отлично — сегодня как раз вечер юмора. — Называю участников. — Поедем, а?

Сели в сани. Ветер, мороз. Чертовски далеко… Внутренности застыли, усы набрякли, в голове пессимизм.

Подъезжаем. Какая-то личность у подъезда любезно предупреждает: «Сейчас только началось». Благодарим. Тут же желтая фуражка тычет почему-то в нос «Русское знамя».

— Номер со списками, пожалуйте.

Разделись и подходим к столу. Женская фигура у билетов напоминает варшавскую детоубийцу из музея восковых фигур. Но ведь мы не для нее приехали…

С билетами, однако, выходит заминка. Знакомый начинает тревожно нюхать воздух. Подходит студент-распорядитель, на груди пестрый бантик, и…

В это мгновенье кто-то вышел из залы и широко распахнул дверь. Жадно вонзаю глаза и вижу… не хрупкую фигуру Куприна, не ажурную Тэффи, а… огромного, упитанного мо-на-ха, перегнувшегося через кафедру и помахивающего руками. А над ним флаги, флаги, флаги…

Я успел только сказать: «Ах!» Знакомый мой ничего не сказал и сразу стал серьезный-серьезный.

Студент склоняет кислое личико набок (бородка — редькой, глаза-гляделки табачного цвета): «Нужен членский билет. В крайнем случае рекомендация…»

— Вы какого отдела?

— Мы, собственно, провинциалы. Знатные иностранцы.

— Нельзя-с.

— Помилуйте, вам же лучше — все больше народу.

— И деньги заплатим, — убеждает знакомый так участливо и тепло, точно он от рождения служил в Союзе. Но какой лицемер! А я еще считал его искренним человеком. Студент достойно отвечает: «Не нуждаемся!»

Смешно до истерики — глаза разбегаются, лицо дергает, вот-вот прысну — и пропал. Помилуйте, первый раз в жизни увидел живых черносотенников! Однако удержался.

Подходит еще студент с крещено-еврейской физиономией и штатский. Штатский неважный — такие в Народном доме зубами столы подымают.

Штатский строг: «Черт вас знает, какие вы люди. Репортеры тоже шляются, потом пишут — краски сгущают».

Знакомый уверяет, что мы ничего сгущать не будем. Помогаю и я…: «Послушайте, у меня один родственник есть. Мерзавец отчаянный».

— Так что же?

— Я думал, вместо рекомендации…

— А может, вы врете…

Крещеный еврей под моим наивным взглядом отводит глаза. Конфузится, верно. Посмотрел на брошюрки: «Правда о кадетах», «Ешь жидов», «Кишиневский погром». Н-да…

Так и уходим.

На лестнице знакомый задумчиво говорит: «Жаль. А вы заметили, они ничего».

— Как «ничего»?

— Да так — такие же, как все. Ничего особенного.

— Что же вы думали, что у них хвосты сзади?

Он разочарованно вздыхает. Вышли. Ветер истинно-русский, до голого тела добирается. Вечер юмора… «Простите, — говорю, — голубчик! Своими глазами читал в „Современной почте“ — в понедельник, одиннадцатого».

— Прощаю, — а сам отворачивается…

С тоски пошли в кинематограф. Смотрели австралийцев, избиение кроликов. Австралийцы тоже «ничего» — люди как люди. «Как вы думаете, — спрашиваю, — их бы туда пустили без рекомендации?»

— Пустили бы — они черные…

Потом полисмены ловили жулика. Поймали и стали зверски бить по лицу. Околоточный перед нами издает одобрительные звуки. Видимо, заинтересовался. Залезаю к нему под череп и читаю: «Тоже… Франция — республиканская страна. А порядки русские — ишь как накладывают!»

Для одного вечера слишком… Вышли, помолчали, простились и разошлись. Полчаса ехал домой, полчаса ругался. Вечер юмора!..

Для моего знакомого это окончилось еще грустнее: увидел в темном переулке фигуру, поравнялся и: «Сударыня, какая у вас прекрасная ротонда! Нам не по пути?» Сударыня оказалась попом, поп оказался щепетильным и понял сказанное довольно превратно. В результате крупный разговор, оскорбление духовного лица и ночь в участке.

Пишу и плачу, понимаете ли, плачу от злости… до того обидно.

<1908>

Русский студент попал в германский университетский город. Он был филолог, но записался на лекции химии и бактериологии, потому что он был русский студент.

Грамматику помнил и даже знал, что das Mädchen среднего рода. Но не говорил. При этом ничего не понимал. Товарищи уверяли, что это от непривычки и что акцент у него очень хороший.

В одну ясную, летнюю ночь он возвращался домой из «Золотого солнца», где очень невредно провел время с земляками. Было двенадцать часов. Перед своей наружной дверью студент полез в карман…

Ключа не оказалось… Он похолодел: «Забыл, откажут от квартиры!» Луна показала ему язык, а дверная ручка насупилась.

Студент пошатнулся, икнул и потянулся к звонку. Но звонок моментально расплылся в толстую физиономию фрау Бендер, которая подняла брови и отчеканила: «Будешь ночевать на улице! Пьяница..!»

— Не ббу-ду! — возразил он и снова икнул.

Затем стал составлять фразу. Сначала по-русски: «Извините, госпожа Бендер, я забыл свой ключ…»