Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

Г. Иванов и Г. Адамович сходятся в своей проповеди: все «бледные отблески правды», удовлетворявшие недавно человечество, ныне отходят, уже отошли из мира.

Религия - усопшая красота, лучшее воспоминание человечества; поэзия обречена: - стихи - «лунное», «тихое дело», им лучше «дать отдых» («Комментарии» Г. Адамовича и литературные его статьи). «Тени уходящего мира, досыпающие его последние, сладкие, лживые, так долго баюкавшие человечество сны. Уходя, уже уйдя из жизни, они уносят с собой огромное воображаемое богатство» («Распад атома») [533] Георгий Иванов. Распад атома, стр.38. .

Уверенностью этой едва ли не заражены сейчас многие из лучших, талантливейших, честнейших. И вот, никогда не было столько туманных речей о духе и такого потока стихов. Стихов притом самых «красовитых»; характернейшими же для них стихи самого Г. Иванова - недавно им исправленные и переизданные.

Что же это?! Ведь с такой трагедией внутри остается одно - целомудренная немота. А тут потоки из рифм и роз.

В том же «Распаде атома» есть некрофильская сценка: насилие над мертвой девочкой [534] Георгий Иванов. Распад атома, стр.27. . Не так же ли противоестественно насилие над поэзией, в которую не веришь. Поистине некрофильски омерзительны становятся объятия с музой, когда мы знаем, что она мертва [535] Этот раздел вошел, почти без изменений, в Арион. .

Кстати уж, чтобы не пройти мимо «Распада атома», раз произведению этому посвящаются литературные собрания в Париже [536] «Парижская “Зеленая Лампа” устроила открытое собрание по поводу недавно вышедшей повести Г. Иванова “Разложение [так! - Сост.] атома”. Вступительное слово произнесла З.Н. Гиппиус». - «Литература за рубежом», Меч, 1938, № 4, 30 янв., стр.6. .

По нашему скромному суждению, никакого «распада атома» и гибели мира в книге Г. Иванова нет. Просто это книга настроения. Книга неврастеническая и узкая. Автор обещает хаос, но никакого хаоса не показывает, потому что нагромождение уродства, омерзительного, противоестественного, - почему-то всё время сбивающее на эротический бред, - представляет собою отбор явлений, противоположных красоте, и только. Хаос же - то, из чего творилось многообразие мира. В нем были заложены начала красоты так же, как и уродства. Чтобы почувствовать хаос, надо знать прежде всего гармонию, включающую в себя в некоем высшем строе всё: и жизнь, и смерть, и прекрасное, и уродливое. Для Г. Иванова же гармония, видимо, вполне покрывается понятием красоты, или ýже - красивости, потому и хаос он отожествляет с уродством.

Нет, какие же уж тут мировые потрясения. Просто претерпевшему маленькую личную драму герою Г. Иванова весь мир показался с овчинку, этаким стаканом, полным «мухоедства» [537] Стихи капитана Лебядкина из романа Достоевского «Бесы». . Что же, ему и остается только ожидать, когда обещанный капитаном Лебядкиным «бла-га-род-нейший старик» Никифор, олицетворение высшей справедливости, подойдет и выплеснет, вместе с мухоедством, и его в лохань. Все же обещания автором хаоса, все его экскурсии в русскую литературу - не больше как фольга, которая может обмануть своим блеском лишь неопытный глаз. Этот поддельный «магический кристалл» преломляет образцы иностранные, и притом образцы, давно уже вышедшие из употребления.

Нельзя обобщать парижских настроений. Далеко не все чувствуют себя так, как Г. Иванов и Г. Адамович. Но тлетворный дух с годами незаметно просачивается в сознание.

В литературе это тотчас же отражается на форме, чувствительнейшем материале. Давно общим тоном парижских поэтов стала установка на простоту, документальность (старый почтенный миф простоты в искусстве смешался с простотой художественного приема, изощреннейшего из всех приемов). Дневниковая беседа с совестью, интонация скобок и умолчаний. Таков был идеал, в приближениях к себе давший несколько прекрасных произведений. Но красота эта была призрачной, - красота трупа на второй-третий день, когда покойник лежит в гробу «как живой». Затем наступило быстрое разложение.

Страшные симптомы этой болезни можно показать на примерах. Вот один из них.

А. Штейгера заметили и возвели в достоинство поэта лишь с обращением его к дневниковой интимности. И в самом деле, стихи эти были, так сказать, «историчны». К тому же это были стихи пронзающего отчаяния и одиночества. Но разложение шло с роковой быстротой. Появилися вялые, мутные, как вода в половодье, большие стихи Штейгера. Мы читали их в «Русских Записках» [538] Имеется в виду стихотворение А. Штейгера «Всё может быть... Быть может, есть - не рай...», Русские Записки. 2 (1937), стр.123-124. и теперь прочли в «Современнных». Вот образчик одного из таких рифмованных чудовищ:

...Но счастье близких нам мы не имеем власть

Купить им у судьбы за собственные деньги [539] Заключительные строки стих. «Года и на тебе оставили свой след...», Современные Записки 65 (1937), стр.174. .

Между прочим, распря между эмигрантской столицией и провинцией тут в этом плане и находит свое правиьное объяснение. Презренный «активист», - воплощение «цельности миросозерцания», т.е. «пошлости», - сопротивлялся тлетворному духу. Атом не хотел расщепляться; душа содрогалась отвращением перед некрофильской мерзостью на святом месте. Не могли соединить это со вздохами по «правде» - да если бы была между нами правда, не было бы никакой распри. Поняли бы, что не в «высосанных из пальца патриотических стишках» [540] Слова Д. Мережковского по поводу «пражан» в Мече в 1934 г., на которые возражал ему В.Г. Федоров. дело, что ведь, говоря об «активизме», мы только об искусстве, о жизни, о правде говорили.

Нет действенного подхода к ним , и мы обречены на колебания, на половинчатость, и мир для нас обращается стаканом, полным «мухоедства».

Меч , 1938, № 13, 3 апреля, стр.6-7.

Вышла новая книга стихов Веры Булич «Пленный ветер» (Таллинн, 1938). Стихи в сборнике распределены по трем отделам. К первому можно было бы взять эпиграфом четверостишье Булич: «Свободен ветра горнего полет, И душен воздух городского мира. Во всем, что создано, томясь, живет Частица заточенного эфира». Это - медитативная лирика. Во втором собраны стихи описательные. Стихотворение, открывающее третий, как бы обещает «героя», но нет: здесь речь лишь о герое, «задуманном судьбой». Тут собраны лирические циклы. Заканчивается книжка белыми стихами. Белые стихи зарубежных поэтов так и не могут преодолеть блоковских «Вольных мыслей», найти для себя новых настроений и новых тем. У одного Довида Кнута в «Еврейских похоронах» и в «Бутылке в океане» было обещание исхода - в чем? пожалуй, в одной интонации: страстной, пронзительной.