А. Долинин - Владимир Набоков: pro et contra T2

За время, прошедшее после первой публикации этой статьи, многие критики оценили обманчивость кажущейся простоты «Подвига». См., например: Boyd В. Vladimir Nabokov: The Russian Years. Princeton, 1990. P. 356–362; Левин Ю. Биспациальность как инвариант поэтического мира В. Набокова // Russian Literature. 1990. № 28. P. 58–60; Toker L. Nabokov: The Mystery of Literary Structures. Ithaca; New York, 1990. P. 356–361; Tammi P. Glory // The Garland Companion to Vladimir Nabokov / Ed. by Vladimir E. Alexandrov. New York; London, 1995. P. 169–178. Однако в известных мне статьях лишь Чарлз Никол в заметке «Why Darwin Slid into the Ditch: An Embedded Text in Glory» (The Nabokovian. 37 (Fall, 1996). P. 48–53) и Максим Шраер в работе «The Perfect Glory of Nabokov's Exploit», которая будет опубликована в сборнике «Proceedings of the Cornell Centenary Festival» (Ithaca; N. Y.: Cornell UP, 2000), продолжают начатое мною исследование роли аллюзий на волшебные сказки в этом романе.

Набоков В. Подвиг // Набоков В. Тяжелый дым. М., 1996. С. 114. Далее «Подвиг» цитируется по этому изданию, с указанием страниц в тексте статьи.

Набоков В. Предисловие к английскому переводу романа «Подвиг» («Glory») // В. В. Набоков: pro et contra. СПб., 1997. С. 73.

Мартына с автором роднят общие воспоминания об игрушечном поезде и мерцающих огнях, описанные в «Speak, Memory». Вообще в биографии у Набокова и его героя немало общего, прежде всего — студенческие годы в Кембридже и жизнь в Берлине в качестве тренера по теннису и преподавателя английского языка. В предисловии Набоков говорит: «…Мартына можно еще в какой-то степени считать моим отдаленным родственником (он симпатичнее меня, но и гораздо наивнее, чем я когда-либо был» (В. В. Набоков: pro et contra. СПб., 1997. С. 72).

Lehner Е. and J. Folklore and Symbolism of Flowers, Plants and Trees. New York, 1960. P. 115, 158.

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Пер. с немецкого и дополнения О. Н. Трубачева. М., 1967. Т. 2. С. 132.

Этот таинственный зверь фигурирует в бестиариях («физиологах») и азбуковниках, а также является героем былины «Индрик-зверь». См. статью «Индрик» в «Энциклопедическом словаре» Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона / СПб., 1894. Т. 13. С. 170. По сообщению Фасмера, это название восходит к русско-церковно-славянскому слову, обозначающему единорога: инърогъ, инорогъ — единорог. Отмечалась связь между индриком и другими мифическими животными — от греческой гидры до индийской индры. См. Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу, М., 1868; репринт: Slavic Printings and Reprintings, 214; the Hague; Mouton, 1969. T. 2. С. 553–555.

Бессонов П. Калики перехожие: сборник стихов и исследование. М., 1861. Т. 1. С. 271, 273.

Кстати, Набоков нарочито повторяет фамилию Грузинова, чтобы навести на мысль о гибели Мартына. В первой части романа, ночью, после того как Мартын узнает о смерти отца, он видит как будто бы ничего не значащий сон, в котором какой-то приятель говорит ему, что грузины не едят мороженое. Позже, когда Мартын разговаривает с Грузиновым о переходе русской границы, тот, в ответ на предложение поесть мороженого, произносит слова, в которых можно усмотреть связь между судьбой отца и сына: «„…я все равно мороженого никогда не ем“. Мартыну показалось, что уже где-то, когда-то были сказаны эти слова…» (268).

См. в кн.: Афанасьев А. Н. Народные русские сказки / Под ред. и с коммент. В. Я. Проппа. М., 1957. Т. 2. С. 44–53.

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 2. С. 97.

Даль В. О поверьях, суеверьях и предрассудках русского народа. СПб.; М., 1880. С. 27–28. В примечании Даль добавляет: «Зилан — по-татарски змея». Другое обнаруженное мною важное упоминание о зилане относится к «Зиланту Змеулановичу, Тугаринову брату» в «Сказке о богатыре Голе Воянском». См.: Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. Т. 3. С. 375–378. Современный подробный разбор образа огненного змея в русском фольклоре см.: Скрипиль М. О. Повесть о Петре и Февронии муромских в ее отношении к русской сказке // Труды отдела древнерусской литературы. М.; Л., 1949. Т. 7. С. 140–148.

См.: Пропп В. Я. Морфология сказки. М., 1969. С. 49–50.

В. В. Набоков: pro et contra. СПб., 1997. С. 72–73.

О других реминисценциях из Маяковского в произведениях Набокова см.: Десятое В., Куляпин А. Автопортрет в два хода. Poem of Problem Владимира Набокова (рукопись).

Набоков В. Собр. соч.: В 4 т. М., 1990. Т. 3. С. 366. В дальнейшем ссылки на это издание — в тексте статьи.

Маяковский В. Полн. собр. соч. М., 1955. Т. 1. С. 19.

В качестве ценителя живописи Герман и тождествен и нетождествен Орловиусу. Если Орловиус путает оригинал с копией, то Герман контаминирует два разных оригинала. В табачной лавке в Тарнице Герман принимает изображение двух роз и курительной трубки за работу, выполненную Ардалионом. Трубка была очень обычным атрибутом многих кубистических натюрмортов, однако в сочетании с розами она однозначно адресует нас к картине Хуана Гри (Gris) «Розы в вазе» (1914). Знаменательно, что на это полотно наклеена газета (papier collé) с передовицей, в названии которой отчетливо читается: «La merveille…» В главе, посвященной Тарнице, Герман говорит о Феликсе: «…я вновь увидел чудо, явившееся мне пять месяцев назад» (376). В действительности Ардалион написал натюрморт, предметами которого были «два больших персика и стеклянная пепельница» (396). Найти фактический живописный источник этого набоковского экфразиса мне не удалось. Возможно, что таковой и вовсе не существует — ведь мы имеем дело с оригинальным творением Ардалиона. Расстройство зрительной памяти Германа обнаруживает, что он, вразрез с анахронично интересующимся декадентством Орловиусом, увлечен экспериментами авангарда, хотя и не способен к правильному их распознаванию.

Цит. по: Якобсон Р., Святополк-Мирский Д. Смерть Владимира Маяковского. The Hague-Paris, 1975. С. 12.

Там же. С. 24.

Герман стреляет Феликсу в спину с тем, чтобы полиция решила, что он, Герман, был убит. Сразу же после совершения злодеяния у Германа возникают сомнения в том, какой, собственно, акт — насилия над другим или над собой — он предпринял: «…право, я не знал, кто убит — я или он» (437). Позднее, перед арестом, он записывает в дневнике, в который «выродился» его роман: «Убить себя я не хочу, это было бы неэкономно, — почти в каждой стране есть лицо, оплачиваемое государством, для исполнения смертной услуги» (461). Танатология Германа развертывается как гегелевская диалектическая спираль. Желание Германа выглядеть убитым переходит в его воображении в представление, что он убил не Феликса, а себя, и сменяется затем синтезом: вероятной казнью того, кто надеялся, что его будут считать мертвым.