Вера Булич - Чужая весна

За горкой — рельсы, дальняя дорога
И паровозов громкая тревога —
Пронзительный, призывный, долгий свист.
А здесь — летящая струя фонтана,
Скамья, еще сырая от тумана,
И падающий с веток ржавый лист.

Играют мирно дети на площадке
С мячом упругим, и с песком, и в прятки.
Пронизан ярким солнцем парк насквозь.
И вытянув негнущуюся шею,
С тоской и завистью глядит в аллею
Прикованный к плите чугунный лось.

…Сбежать бы вниз и не по твердым плитам,
А по сырой земле ступать копытом,
Разбрызгивая воду мелких луж,
Вдыхая запах мха, коры, болота,
Из каменной неволи, из-под гнета —
В лесную, дикую, родную глушь!

Вокзальной башни — головы совиной —
Два круглых, желтых глаза-циферблата
Зажглись над площадью. Просвет заката
Застыл за башней розоватой льдиной.

Огни, огни прозрачно-золотые
Идут по улицам и вдаль уводят,
И буквы огненные в небе всходят,
Врезая в тучи острия цветные.

Расцвет вечерний города зимою.
Снежинки кружатся над фонарями,
Их ловят липы черными ветвями,
Прохожие уносят их с собою.

А под воротами поет слепая.
В негромком голосе — недоуменье,
И снег, небесное благословенье,
К ее ногам ложится, затихая.

Как пристань, после шумных дней недели —
Безмолвное, пустое воскресенье:
Круженье первой медленной метели
И легких слов бесцельное круженье.

Я в строфы связные их не слагаю,
Пусть веют своевольною волною.
Я слушаю, я музыку вдыхаю
Нетронутых снежинок надо мною.

И сердцу замкнутому в том отрада,
Что в жизни шумной, суетной, суровой
Есть нежность ангельская снегопада
И музыка неск а занного слова.

Покорно впутываясь в сеть интриги,
В борьбу вступая с автором порой,
Живет, тоскуя, на страницах книги
Судьбой задуманный герой.

Мечтает он о жизни своевольной,
С полей страниц в широкий мир уйти,
Где может быть и холодно, и больно,
Но есть свои слова, свои пути,

Где есть просторы, солнцем залитые,
Мечты осуществленье наяву…
Но автор расставляет запятые
И точкой бьет, и в новую главу

Спешит ввести, и не дает возврата
Очарованью промелькнувших глав.
Страниц все меньше. Уж близка расплата.
Борьба напрасна. Автор будет прав.

И знаю, нет ни счастья, ни свободы
В пределах нам отмеренных страниц.
Нам суждено томиться годы, годы

Завидуя веселым крыльям птиц,
Пока рукой наборщика суровой
Из звездных букв не сложится венец,
Последнее, сияющее слово:
Конец.

Это было, или мне снилось,
Мне снилось всю ночь до зари,
Как черное небо кружилось,
Покачивались фонари.

Как по улицам шел ты со мною,
И в черной перчатке рука
Сжимала мне пальцы порою,
Так странно, прозрачно-легка.

На углах — изваянья шоферов
В дремотной, знобящей тоске
И отзвук иных разговоров
За нами, вверху, вдалеке…

Вдруг очнувшись у стен церковных,
Я вижу под шляпой впотьмах
Два блика, два пламени ровных
В пустых, обреченных глазах.

Узнаю вас, вечный бродяга,
Сквозь бреда черный туман.
Но где же слуга ваш и шпага,
Трагический Дон-Жуан?

И гнев, и возмущенье, и отпор.
Но вдруг покорные слабеют руки,
В глазах недоуменье и укор,
А в сердце первые глухие звуки.

Но Донна-Анна повторяет: нет,
Но борется с любовью Донна-Анна,
Не зная, что небесный странный свет
Сквозит лишь раз в лице его обманном,

Что раз увиденный уже обрек
Ее на нерушимое заклятье,
Что Дон-Жуан, ступая на порог,
Навеки разомкнет свое объятье.

Рука дрожит, в груди растет волна
Широкого, горячего напева.
Впервые Донна-Анна смущена,
И в сердце нет ни гордости, ни гнева.

Спешит к окну, чтобы вернуть, простить,
Любить, любить в беспамятстве счастливом…
И на углу пустынном уловить
Лишь край плаща, подхваченный порывом.

Покинутою Донной-Анной
В жару навязчивой мечты,
На улицах, во мгле туманной
Искать желанные черты,
Шагов настойчивых и легких
В тревоге за собою ждать,
О ласках томных и жестоких
Ночами долгими вздыхать…

Мое покорное томленье,
Твоя порывистая страсть —
Судьбе суровой обреченье
И наважденья злая власть.
Ни ты, ни я не виноваты,
Мы продолжаем старый спор.
И между нами в час расплаты
Протянет руку Командор.

Донна-Анна одна.
День прошел. Тишина.
Донна-Анна часами сидит у окна.
Донна-Анна не может забыть

То сияние глаз,
Что блеснуло на час,
Что мелькнуло во мраке единственный раз,
Что заставило сердце любить.

Дон-Жуан далеко,
Дон-Жуану легко
На коне, против ветра, в горах, высоко,
Дон-Жуану приятно в пути

Здесь улыбкой блеснуть,
Там глазами сверкнуть,
И внезапно оставив намеченный путь,
Ночь с цыганкой в горах провести.

И при свете костра
Вспомнить ту, что вчера,
В озаренье свечей, до зари, до утра
Он единственной в мире считал…

Но виновен ли он,
Если он обречен,
Покидая, искать недоснившийся сон,
Потому что себя потерял.

Мы давно с тобою жили,
Мы с тобой тогда носили
Я — косынку кружевную,
Гребень в гладких волосах,
Ты же — шпагу золотую,
Кружева на рукавах.

Умирали, оживали,
Вновь любили, повторяли
Все с доверчивою страстью,
Как и в прежние года.
Я — покорностью, ты — властью,
Были мы с тобой всегда.

И всегда на этом свете
Между нами кто-то третий
Строил темные преграды,
Между нами, в нас самих,
Кто-то третий, без пощады
Разлучающий двоих.

Оттого в любви опальной
Грустен ты, и я печальна
От разлуки неизбежной.
Оттого что ждет гроза,
Я целую нежно, нежно
Обреченные глаза…