Александр Етоев - Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов

Век прошедший сменяется веком нынешним. Проходят юбилеи, миллениумы. Проедаются гранты и гонорары. Лето кончилось, проходит зима. Пушкину же все нипочем. Мы стареем, он продолжается. Мы уходим, он остается.

Единственный способ остаться в вечности — примазаться к его немеркнущей славе. Что я и попытался сделать в меру своих малых обывательских сил.

В одной петербургской школе был проведен опрос. Произвольно выбрали десять старшеклассников и попросили каждого из них назвать любимое стихотворение Пушкина.

Результаты были такие.

Половина не назвала ничего. Один молодой человек три минуты мучительно вспоминал, на четвертой минуте вспомнил: «Я из лесу вышел, был сильный мороз». Другой, вернее, другая (девочка) продекламировала две первые строчки из лермонтовского «На смерть поэта». И лишь трое назвали правильно: «Я помню чудное мгновенье» — два человека, и несколько строчек из «Утопленника» («Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца») — один.

Когда этих же самых школьников попросили назвать любимые сорта пива, спектр ответов был радужнее, чем радуга.

Один модный современный писатель назвал поколение 80-х поколением Пе — то есть выбравшим для себя «Пепси».

По аналогии с этим определением поколение 90-х, включая нынешнее, смело можно назвать поколением Пи. Оно выбирает пиво.

Что же сказать о нас — о поколении 60-70-х? Что мы за поколение такое?

Я думал, думал и, наконец, придумал: мы — поколение Пу.

Мы выбрали для себя Пушкина.

Спросите у любого из нашего поколения, кого из знаменитых русских людей мы одинаково хорошо помним и маленьким, и большим. Естественно, не в живую, а по портретам.

Половина назовет сперва Пушкина, потом Ленина. Другая половина, наоборот, — начнет с Ленина, а Пушкиным кончит.

Последовательность роли не играет.

Действительно, кто из вас помнит, как выглядел в детстве Достоевский или Толстой? А ведь фигуры эти для русской жизни не менее значительные, чем Пушкин. Во всяком случае, по серьезности. Так нет же — Пушкина помнят все, а Толстого, сколько ни вспоминай, кроме бороды и лаптей, в памяти не всплывает ни пуговицы.

Кстати, про Ленина. Память о его детском облике увековечилась в нас исключительно благодаря маленькой октябрятской звездочке, которую все мы бережно носили на левой половине груди. Помните, в белом круге юный русоволосый мальчик, а от него во все стороны расходятся рубиновые лучи?

А вот значков с Пушкиным мы не носили точно. Но почему-то его вьющиеся короткие локоны и упирающийся в подбородок кулак вспоминаются без всякого напряжения.

«Пушкина убил диатез», и в 1937 году партия и весь советский народ торжественно отмечали столетие со дня гибели национального гения. Отмечали юбилей бурно. Во-первых, загодя провели чистку — отделили достойных от недостойных, то есть тех, кто жил по-пушкински, честно, не вредил, перевыполнял план, от других, кто лишь носил маску праведника, а сам был волком в овечьей шкуре. Недостойных, тех — кого постреляли, кого сослали в отдаленные лагеря. Когда же почва для юбилея была расчищена, приступили к материализации прочих планов. Скульпторы ваяли скульптуры. Художники школы Палеха артельно рисовали лубки на сюжеты пушкинских сказок. Писатели писали романы. Поэты сочиняли стихи. Издатели издавали книги. К юбилею были выпущены несколько капитальных собраний сочинений поэта, два из них — издательством «Academia»: полное, желтокожее, с тисненым профилем Пушкина на переплете, в шести томах, под редакцией М. Цявловского, и миниатюрное, тоже полное, но серенькое, без профиля, зато в девяти томах, это, кажется, подготовил Ю. Оксман.

«Academia» — издательство знаменитое. Славно оно, во-первых, своим подходом к изданию классических авторов. Издавало оно скрупулезно, постоянно заботясь о мелочах, из которых, как ни крути, состоит жизнь не только малых мира сего — нас с вами, — но и великих, таких, как Александр Сергеевич Пушкин. Вот, к примеру, был в истории случай: проходил как-то Пушкин по Невскому в два часа ночи. Видит — стоит извозчик. Пушкин спрашивает: «Свободен?». А извозчик, которого звали Парчук, отвечает: «Занят». И поскольку был он сильно уставши, тут же как ответил, так и заснул. В «Академии» к юбилею выходит пушкинский том «Звеньев», был такой литературно-исторический альманах. И там читателю дается возможность ознакомиться с мемуарами внучатого племянника извозчика Пурчука, в которых случай на Невском со слов деда выглядел так:

Сумеркалось. Поев щец, я отвез моего барина в Собрание и тут же получил по морде от одного гвардейского офицера в капитанских чинах, с аксельбантами. Сижу я после этого на козлах, и вдруг подходит ко мне один мужчина в бобрах и говорит, как сейчас слышу: «Извозчик, свободен?» Кажись, это и был Пушкин. А может, и кто другой из поэтов либо военных. Потом я переехал в Ростов, а оттуда в Могилев, где и шил в рассрочку.

Далее идут 382 страницы убористого текста с описанием Пурчука-деда в качестве портного, отца и соседа. Со снимками его мастерской, огорода и первых сшитых в рассрочку брюк. Также дан поясной портрет внучатого племянника извозчика.

Лично мне такой подход нравится — узнаёшь много нового о великих, расширяешь свой зауженный кругозор. Вот и Аркадий Бухов, рассказавший мне про случай с извозчиком, думает тоже самое.

Есть старый анекдот про скелет Чапаева в музее истории гражданской войны. Помните? В витрине стоят два скелета — большой и маленький. Экскурсовод показывает на большой и говорит экскурсантам: «Посмотрите, пожалуйста, сюда — перед вами скелет Чапаева». — «А этот чей?» — спрашивает кто-то из посетителей, показывая на скелет рядом. «А это Чапаев в детстве».

Про Пушкина такой анекдот просто не мог возникнуть. Странно, но Пушкин вообще остался вне анекдотов (литературные в расчет не беру). Единственное, что с трудом приходит на ум, связано с Александром Сергеевичем очень косвенно. Я имею в виду байку про аса Пушкина, автора книжки про летчиков.

Дело тут даже не в святости, не в какой-то особой любви народной — как известно, для русского человека святость — палка о двух концах. Сколько скабрезнейших анекдотов рассказывают про Иисуса Христа, про деву Марию — а уж святее этих фигур, кажется, и придумать трудно.

Да тот же незабвенный Владимир Ильич — похабных баек про него придумано столько, что из них запросто можно составить собрание, по объему перекрывающее ленинское.

А вокруг Пушкина — пустота. Нейтральная полоса, не истоптанная ничьими ногами.