Александр Етоев - Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов

А вот еще одна примечательная история, произошедшая в 1990 году в поезде Москва―Ленинград.

Меня тогда Семинар Стругацкого направил в Дубулты на ежегодный Всероссийский семинар молодых фантастов, поэтому историю эту я слышал практически из уст очевидцев, хотя свидетелем, к сожалению, не был.

Мы, питерцы, встречались с группой москвичей и сибиряков, а также с руководителями семинара на Московском вокзале, откуда, уже все вместе, должны были автобусами добираться до Риги. Из руководства в московском поезде ехали Нина Матвеевна Беркова (она была председателем семинара), Виталий Иванович Бугров, ныне, увы, покойные, и здравствующий Геннадий Прашкевич. Ехали они все трое в купе, в котором, как известно, четыре места, и так получилось, что четвертым пассажиром у них оказался негр. Многие же молодые писатели, ехавшие на том же поезде, в лицо не знали никого из руководителей, знали только номер вагона, и поэтому в процессе поездки приходили в соответствующее купе, чтобы доложить председательствующей Берковой, что такой-то на семинар прибыл.

Теперь представьте следующую картину: в купе сидят четверо человек — женщина и трое мужчин, причем один из этих троих негр. Раздается робкий стук в дверь, и внутрь заглядывает очередной начинающий молодой писатель — Василий Лобов. Он рассматривает каждого из присутствующих и так же робко, как и стучался, спрашивает: «Простите, а Беркова Нина Матвеевна кто здесь будет?»

В книгах тоже, конечно, хватает юмора, но проза жизни, которой мы ежедневно дышим, часто бывает смешнее любой из книг.

О чем эта книга? О чем все его книги? О жизни, о мире, о справедливости, о добре, о зле, о войне — о том, что зло не естественно, его нет в природе, зло создаем мы сами, а потому и избыть его надобно нам самим. Это главное. Для него это самое главное. И эта книга, и все его книги — о самом главном.

Зло — война, ибо «война отбрасывает людей в бесчувственность, в одномерность жизни… а возвращаться „к себе“, преодолевать „свою войну“ каждому мыслящему человеку приходится в одиночку…»

Зло — забвение, отсутствие памяти, затаптывание, отрицание своего и чужого детства.

Зло — уничтожение жизни во всех ее проявлениях: в рыбах, птицах, деревьях, озерах, земле… («Жалко всё, тебя, себя, людей, это озеро…» — говорит герой повести «Так хочется жить».)

Астафьев — писатель не только милостью божьей, но и человеческим великим трудом. Писатель-труженик, он добился в своем творчестве чуда — единения слова и совести. «Мною двигало и движет сознание, что работа моя хоть малой животворной каплей пополняет море человеческого бытия, и слабая-слабая надежда на то, что пусть немножко, пусть совсем маленько поможет людям убавить мук и страданий или хотя бы избежать тех, которые пережили мы на войне…»

Слог Астафьева — мощный, державинский, достигающий библейского пафоса и спускающийся в глубины земли. Прислушайтесь, и вы услышите голос Иова, скорбный плач Моисея, отчаявшегося в бесконечных скитаниях, усомнившегося в божьем заступничестве.

«Память моя, память, что ты делаешь со мной?!» — начинается «Ода русскому огороду».

И далее, о дорогах памяти:

Все прямее, все уже твои дороги, все морочней обрез земли, и каждая дальняя вершина чудится часовенкой, сулящей успокоение…

То же и в «Обертоне»:

Господи!.. Если ты есть, как же допускаешь такое? Неужто люди натворили так много худого и страшного, что ты нас уже не прощаешь, или не поспеваешь за нами, говноедами и зверями, углядеть?

Мир Астафьева — это вся земля; странно и убого выглядит тот ярлык, что навешен был на него любителями литературных кавычек, — «писатель-деревенщик». Проза его — очищающая, излечивающая, всеобщая. Ничего назидательного, никакого наставительного нытья.

Назидания — они страшнее брани, больнее беспощадных пинков сапожищами на базарных и вокзальных площадях, где «учат» воришек-беспризорников «уму-разуму» туполобые… пьяные мужики.

Если мне удастся внушить хотя бы немногим людям, что жизнь… столь коротка, что бессмысленно, неразумно обрывать ее прежде времени, тратить силы на разрушение, жестокости и убийства… то значит, существование и работа моя и писателей моего поколения были не напрасны.

Это — главная задача писателя. А задача читателя — понять, что это и есть самое главное, на чем строится и чем держится такая короткая и такая бесценная наша жизнь.

…классик русской литературы Лев Николаевич Толстой подкрашивал свою бороду «серебрянкой», а великий англичанин Чарльз Диккенс золотил себе к Рождеству усы;

…с натуры можно не только писать картины, но и вышивать. Об искусстве вышивания с натуры рассказала в своих дневниках возлюбленная Маяковского Лиля Юрьевна Брик, а пересказал Василий Катанян в книге воспоминаний «Прикосновение к идолам»;

…псевдонимом «Платонов» подписывал свои сочинения не только Андрей Климентов, автор «Котлована» и «Чевенгура»; таким же литературным именем в 1918-20 годах пользовался Евгений Замятин, автор запрещенного коммунистическими властями фантастического романа «Мы»;

…Ленин в детстве почти не играл с игрушками — не любил, — и однажды, получив от няни в подарок игрушечную тройку лошадок, спрятался один в комнате и, пока не оторвал всем лошадкам ноги, не успокоился. А король Испании Филипп II, когда был маленький, развлекался тем, что поджаривал на костре живых обезьян, а если обезьян не было, давил пальцами на стекле мух;

…выражение «к штыку приравнять перо» отнюдь не всегда метафора. Пишущий инструмент действительно мог превращаться в холодное оружие. «Цезарь, обороняясь от своих убийц, проткнул руку Кассия своим стилом», — читаем у античного автора. И, между прочим, бандитские стилет и перо — ближайшие родственники орудий писательского ремесла;

…у Сергея Параджанова в домашней библиотеке было всего две книги — довоенное издание «Мойдодыра» и апдайковский «Кентавр» на английском, подписанный и подаренный знаменитому режиссеру не менее знаменитым автором;

…в застойные времена поэту Андрею Вознесенскому долго не разрешали лететь на Северный полюс, боялись, что он там останется навсегда;

…приказом Народного комиссара просвещения РСФСР от 24 декабря 1942 года введено обязательное употребление буквы ё в школьной практике;

…Владимир Маяковский первый придумал пить пиво, взявшись за ручку кружки левой рукой, — чтобы свести до минимума контакт с тем участком кружки, к которому чаще всего прикасаются посторонние губы. А еще поэт революции, будучи страстным коллекционером этикеток от винных бутылок, первый придумал способ смачивать их водой, чтобы они лучше отклеивались;