Евгений Аничков - Шиллер, Иоганн Фридрих

Подобному замыслу драмы как нельзя более, конечно, соответствовало настроение поэта, бедняка и дезертира, живо чувствующего в себе огромные духовные силы. Пребыванию в Бауербахе, оживлявшемуся наездами г-жи фон Вольцоген, пришел конец, когда место мангеймского драматурга было, наконец, предложено Ш. Он должен был переработать и поставить на сцену две драмы в один год: «Заговор Фиеско» и «Коварство и любовь», надеялся заготовить и еще одну, сюжет которой был внушен Дальбергом – «Дон Карлос». Ш. оставлял таким образом Бауербах с большими надеждами. Жизнь и писательская деятельность должны были как будто наконец наладиться. Жалованье Ш. было, правда, ничтожно и долги все росли, а из дома приходили отчаянные письма от отца, не только беспокоившегося за сына, но недоумевавшего и относительно его делового легкомыслия. Но Ш. надеялся на свои силы, и ему рисовались самые широкие планы. Только действительно поживши в театральной среде, он увидел, что ничего серьезного из его положения и теперь выйти не может не только с материальной, но и с чисто литературной стороны. Несмотря на поддержку книгоиздателя Швана, Ш. совершенно не сумел создать себе положения в Мангейме. Актеры относились к нему с явным непониманием и даже недружелюбием. Рядом с ним истинным драматургом казался Ифланд, ставивший одну пьесу за другой и работавший с той ремесленной отчетливостью, которой так часто недостает истинным талантам. И постепенно Ифланд, настаивавший на вызове Ш. из Бауербаха, из друга стал превращаться во врага-соперника, более счастливого и даже как бы смотрящего свысока на безалаберного и непрактичного поэта. Мало изменилось к лучшему положение Ш. и после того, как в январе 1784 г. наконец был поставлен «Заговор Фиеско», а на Пасху того же года разыграна была и «Луиза Мюллер», тут впервые, в сценической переделке Швана, по совету Ифланда, названная «Коварство и любовь». Последняя драма была сыграна в то же время и во Франкфурте одним из лучших антрепренеров того времени, Гросманом. Безденежье и неуверенность в своих силах, несмотря на никогда не покидавшее Ш. самосознание своего дарования, вместе с еще более отчаянными письмами, приходившими из Вюртемберга, заставляли молодого поэта даже подумывать в то время вновь о медицинской карьере. Ш. иногда собирался вновь взяться за свое ремесло, выдержать экзамен на звание доктора и хоть таким образом поправить свое невыносимое материальное положение вечно всем близким обязанного и кругом задолжавшего человека. Истинным спасением поэтому было совершенно неожиданно полученное поэтом письмо с севера Германии, где обращались к нему вовсе незнакомые ему люди, как к великому поэту, предлагая и помощь, и дружбу и приглашая его к себе. Когда Ш. со свойственной ему верой в дружбу с увлечением и восторгом ответил согласием на это предложение, начался новый период его скитаний.

Письмо, изменившее течение жизни Ш., исходило из кружка лейпцигских его поклонников: Кернера (отца поэта), его жены, урожденной Шток, сестры этой последней и Губера. Ш. отвечал откровенно, раскрывая трудность своего положения, и в результате возникших тогда переговоров появилась и чисто деловая сделка, согласно которой книготорговец Гешен, находившийся в денежных сношениях с Кернером, купил затеянный Ш. журнал «Талия». На полученный аванс Ш. и покинул Мангейм и в апреле 1785 г. прибыл в Лейпциг, крупный литературный и культурный центр, в котором первое время Ш. чувствовал себя немного как провинциал. Два года, следовавшие за этим, были проведены частью в Лейпциге и пригородном местечке Годисе, частью в Дрездене, где поселился Кернер, частью в Лошвице около Дрездена, где в маленьком домике в принадлежащем Кернеру винограднике Ш. закончил своего «Дон Карлоса». Время, проведенное в семье Кернера, было одним из счастливейших в жизни Ш. Написанное в то время стихотворение «Песнь радости» ярко оттеняет полное надежды настроение поэта, особенно если сопоставить эти стихи с элегическим «Примирением» (Resignation), возникшим всего только годом раньше. Полный сомнения возглас «и я, увы, в Аркадии родился! была мне радость суждена…» теперь также сменился непосредственным весельем шуточных пьес и карикатур, в изобилии дошедших до нас от этого времени жизни Ш. Мотив дружбы, дорогой привязчивой душе Ш., встречающийся и в ранних стихотворениях: «Элегия на смерть юноши» (1781) и «Дружба» (1781) и гораздо позже воспетый в «Поруке» (1798), этот мотив дружбы воплотился во время пребывания в Дрездене в те чарующие страницы «Дон Карлоса», когда перед нами встает благородная фигура маркиза Позы. Здесь оппозиционный республиканизм прежних творений Ш. принимает также уже положительную форму, впервые воплотившись в более продуманный общественно-политический идеал. В это время по приглашению своей приятельницы Шарлотты фон Кальб, покровительствовавшей Ш. еще в Мангейме, впервые посетил поэт и Веймар. Здесь он познакомился лично с Виландом и Гердером, был введен в гостиную герцогини Анны-Амалии и впервые почувствовал, что начинает занимать уже выдающееся положение в обществе. Пора тревожных и беспечных исканий теперь уже прошла. Под влиянием того спокойного и немного холодного служения искусству, какое чувствовалось в то время именно в Веймаре в кружке Гёте, Ш. начинает и на свое искусство смотреть с чисто художественной точки зрения. И его начинает притягивать классическое совершенство антика. В таком настроении из-под его пера выливаются «Боги Греции» и «Художники». Ш. стоит теперь на высоте своего поэтического призвания. В том же 1787 г., этом конечном моменте эпохи скитаний, встречает он во время нового посещения Бауербаха и Шарлотту фон Ленгефельд, с которой его знакомит его старый друг, сын г-жи фон Вольцоген. И женитьба на Шарлотте фон Ленгефельд, состоявшаяся годом позже, стала возможна и с точки зрения средств. Вместе с Веймаром в том же году Ш. посетил и Йену, где ему предстояло подвизаться в качестве профессора истории. И Ш. отдался всеми силами этому новому направлению своих занятий. Он окружает себя руководствами по истории и пишет сначала «Историю отпадения Нидерландов», этот глубоко драматический эпизод истории реформационного движения, а позднее он берется и за «Тридцатилетнюю войну», впоследствии послужившую источником его драматического вдохновения. И это время жизни Ш. было уже моментом перелома как его воззрений, так и его положения в обществе. Годы скитаний прекратились в том смысле, что он уже не дезертир и полубездомный поэт. Теперь он уже человек с положением, пользующийся литературной известностью, породнившийся со старым дворянским родом, сам носящий гражданский чин и таким образом как будто занявший место и в бюрократической иерархии. При таком изменении в его судьбе иначе стали смотреть на него и дома, и посещение Ш. вместе с женой Штутгарта, облегченное смертью герцога, было как бы победой гения над буржуазной осмотрительностью и деловитостью, которой пренебрег Ш. в молодости.

Читать дальше