Петр Бибиков - По поводу одной современной повести

Тѣмъ безотраднѣе и нелѣпѣе является примиренiе въ явленiяхъ нравственной, духовной человѣческой жизни. Объяснить можно какое угодно преступленiе. Въ природѣ все связано неизмѣннымъ, вѣчнымъ закономъ причинности: преступникъ вышелъ преступникомъ потому, что ничѣмъ другимъ не могъ выдти, ужь такъ сложилась жизнь его; быть – можетъ, и это даже весьма вѣроятно, что ему нелегко было сдѣлаться преступникомъ, что онъ пережилъ страшныя, мучительныя минуты, пока не дошолъ до того состоянiя, въ какомъ вы его застаете. Но это, повторяю, тоже объясненiе, а не оправданiе. Я понимаю, что само преступленiе можетъ возбудить къ себѣ наше сочувствiе, но во всякомъ случаѣ это сочувствiе измѣряется борьбой, происходившей въ душѣ преступника. Сочувствiе это можетъ быть дотого сильно, борьба дотого возвышенна, что попранный законъ отходитъ на второй планъ, и преступникъ оправданъ если не общественными учрежденiями, то общественною совѣстью. Вспомните случай, бывшiй въ парижскихъ ассизахъ, куда привели мать, пойманную въ воровствѣ булки изъ одной пекарни, для спасенiя отъ голода своего ребенка; да и многое можно припомнить изъ случившаго на глазахъ нашихъ. Съ человѣка потому нельзя снять отвѣтственности за дѣла его и поступки, что онъ человѣкъ, что въ немъ лежитъ возможность дѣйствовать и иначе, хотя мы и можемъ объяснить себѣ, почему онъ поступилъ именно такъ, и почему вовсе не могъ поступить иначе.

Обращаясь теперь къ нашему герою, мы скажемъ ему: не оправдывайся ни средою, ни воспитанiемъ, ни обстоятельствами, потомучто ты достаточно уменъ и хорошо понимаешь, какiя будутъ послѣдствiя всѣхъ твоихъ поступковъ, да и незнанiемъ оправдаться не сможешь. Не примиримся мы и съ страданiемъ героя, какъ естественнымъ и ближайшимъ слѣдствiемъ его безхарактерности и пошлости; не утѣшимся и тѣмъ, что на его мѣстѣ поступилъ бы точно такимъ образомъ всякiй другой изъ нашихъ «лучшихъ людей». Нѣтъ, мы не снимемъ съ него отвѣтственности, и въ чувствѣ, возбуждаемомъ имъ въ насъ, нельзя не найти оттѣнка презрѣнiя. Онъ измѣняетъ идеалу, сложившемуся о немъ въ головѣ нашей до этого грустнаго свиданiя, онъ не то, что говорилъ, онъ обманулъ насъ, какъ обманулъ создавшаго его художника. Мы не извиняемъ его еще болѣе потому, что по этому поступку, по отношенiямъ его къ любимой женщинѣ, мы имѣемъ полное право составить невыгодное понятiе о его честности и благородствѣ на всякомъ иномъ поприщѣ дѣятельности; мы не станемъ ожидать отъ него дѣлъ, подвиговъ, на которые необходима прежде всего извѣстная доля самопожертвованiя, увлеченiя, въ которыхъ рефлексiя неумѣстна и только вредитъ.

Вмѣсто симпатiи къ герою растетъ въ душѣ нашей отвращенiе къ нему, зато что онъ обманулъ насъ. Отношенiя мужчины къ женщинѣ служатъ вѣрнымъ мѣриломъ для нравственной оцѣнки его, если они двоедушны, нечестны, – грустно становится при мысли, чѣмъ окажется такой человѣкъ на всякомъ другомъ поприщѣ. Эротическiе вопросы, какъ бы ни глумились надъ ними, останутся вѣчно животрепещущими, вопросами, на которые прежде всего откликнется человѣкъ.

Но почему же любовное свиданiе, любовное признанiе ставятъ втупикъ современнаго героя? Почему не готовъ онъ бѣжать за своимъ счастiемъ такъ же добродушно, такъ же откровенно и безбоязненно, какъ дѣлали это герои проходящаго поколѣнiя, какъ дѣлаютъ и теперь многiе, всегда готовые на любовную интригу? Почему губы героя заклеиваются, когда нужно произнести признанiе въ любви, которою переполнено его сердце, между тѣмъ какъ прошлые герои не задумывались никогда надъ подобнымъ дѣломъ, между тѣмъ какъ многiе и теперь изъ принадлежащихъ къ числу «лучшихъ людей» готовы произносить признанiе хоть по разу въ мѣсяцъ, если еще не чаще? Мы уже сказали, что «лучшiе люди» болѣе уважаютъ чувство, болѣе цѣнятъ свое слово. Они знаютъ, что признанiе ведетъ за собою цѣлый рядъ послѣдствiй, къ которымъ невозможно не относиться серьозно безъ потери права на имя честнаго человѣка и на чувство собственнаго уваженiя къ себѣ. Теперь мы и обратимся къ этому вопросу, къ послѣдствiямъ, которыя ведетъ за собою честно высказанное признанiе въ любви къ любимой женщинѣ.

Мы не возьмемъ на себя роли защитника романтической вѣчной любви; мы знаемъ несостоятельность человѣческаго чувства нетолько предъ вѣчностью, но и предъ размѣромъ человѣческой жизни, но далеки и отъ того, чтобы все значенiе одного изъ самыхъ великихъ человѣческихъ чувствованiй приравнять мимолетному поцѣлую двухъ случайно встрѣтившихся мотыльковъ. На чувствѣ любви построена семья, на семьѣ построено все общественное зданiе. Чтó бы ниговорили новѣйшiе реформаторы, чувство, необходимость семьелюбiя нельзя вычеркнуть изъ сердца человѣческаго, какъ нельзя исключить изъ него чувства любви. Несостоятельность новѣйшей семьи предъ политико – экономической и нравственной критикой доказываютъ только, что и это краеугольное учрежденiе также подвержено измѣненiямъ и реформамъ, какъ всякое иное учрежденiе, но несовмѣстность его съ человѣческимъ развитiемъ можетъ быть признана тогда только, когда будетъ доказано, что для благоденствiя и преуспѣянiя человѣческаго рода людямъ слѣдуетъ разойтись, жить врозь, а не вмѣстѣ. За любовью же послѣдуетъ непреложно жизнь вмѣстѣ и семья съ ея выгодными и стѣснительными сторонами, съ ея радостями и горестями. Но семья есть нетолько учрежденiе гражданское: она освящается еще и церковью, бракомъ. Бракъ становится дѣломъ гражданскимъ и религiознымъ; онъ вмѣняетъ законы, которые во имя общечеловѣческихъ интересовъ сковываютъ личную свободу. Общество построено на принесенiи ему въ жертву личной свободы или по крайней мѣрѣ значительной ея доли; для личности ничего нѣтъ возмутительнѣе, какъ стѣсненiе этой свободы. Отсюда борьба, ухищренiя обойти законъ, миновать брачныя узы, съ желанiемъ сохранить хотя часть блаженства, доставляемаго любовью. Женщина, скованная бракомъ еще болѣе чѣмъ мужчина, ненарушая его не можетъ удовлетворить тѣмъ сторонамъ и потребностямъ жизни, которыя получили законное право существованiя вслѣдствiе неравенства положенiя ея сравнительно съ правами, удержанными за собою мужчиной. Явилась куртизана во всѣхъ многоразличныхъ видахъ, – явленiе естественное и нормальное, рядомъ съ гранитнымъ учрежденiемъ, на которомъ стоитъ общественная жизнь впродолженiи нѣсколькихъ тысячъ лѣтъ.

Но, возразятъ намъ, все это нисколько не касается до современнаго героя; онъ знаетъ, что «бракъ для многихъ – святое отношенiе, для другихъ – полюбовное насилiе жить вмѣстѣ, когда хочется жить врозь, и совершеннѣйшая роскошь, когда хочется и можно жить вмѣстѣ», какъ говоритъ докторъ Круповъ. Отчего же онъ боится брака? – а онъ непремѣнно боится его, боясь любви, страшась любовнаго признанiя. Чтоже иное можетъ поставить его въ такое неловкое и пошлое положенiе, удержать выраженiе чувства, которымъ переполнено его сердце и которое противъ его воли рвется наружу? Брака боится онъ по причинамъ нравственнымъ и экономическимъ. Мы скажемъ нѣсколько словъ какъ о тѣхъ, такъ и о другихъ.