Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

К кому же направится наш молодой человек после первой своей ошибки? К вдове? Вот здесь у меня нет опыта, я могу лишь строить догадки и говорить о своих собственных вкусах. Но сначала я должен задать тебе вопрос: чем объяснить, что в двадцать лет, когда мы мечтаем о возлюбленной, эта возлюбленная никогда не представляется нам в образе вдовы? Другими словами — женщины зрелой, искушенной в любовных делах, женщины, с которой мы неизбежно почувствовали бы себя неловкими учениками. Возможно, это происходит потому, что возлюбленная в нашем представлении должна все получить только от нас самих, что, с другой стороны, детская робость невольно отступает перед этой опытностью, что восхитительная ревность любовника хочет сорвать розу со всем ее ароматом и оборвать все ее лепестки. Как бы там ни было, я смело утверждаю, что вдова не является идеалом наших грез; эта свободная женщина, которая старше нас, внушает страх. Какое-то неясное предчувствие говорит нам, что если она безупречна, то прозаически и без любви подведет нас к браку, а если ветрена, то сделает нас игрушкой, которую быстро выбросит ради другого. Уж лучше рискнуть на связь с содержанкой, на неприкрытый порок, как я говорил выше, чем иметь дело с нарумяненной добродетелью. Лучше сойтись с женщиной свободных взглядов, которая стала такою по своей воле, чем с женщиной, которая получила свободу — и, быть может, желанную свободу — только благодаря несчастной случайности. И лучше, наконец, отдавшись порыву юного сердца, попытаться сделать доброе дело, вступить в борьбу с пороком ради добра, чем полюбить женщину, которая тоже утратила невинность, но чья любовь дается чересчур легко и не таит в себе поэзии, как та, другая. Выдумки больного мозга — скажут мне. Возможно. Но, повторяю, вдова внушает нам страх, и мы редко выбираем ее первой нашей возлюбленной. Впрочем, я мало знаю этих дам и не утверждаю, что все, сказанное здесь, верно.

Остается девственница — этот цветок любви, этот идеал наших шестнадцати лет, видение, улыбающееся у изголовья нашей постели, непорочная возлюбленная поэта, утешительница, которую он видит в своих золотых мечтах! Девственница, эта Ева до грехопадения, последний отблеск неба на земле, высшее проявление красоты, добра, божественного начала! Увы! Где оно, это божественное создание, настолько чистое, что никакая грязь не может его коснуться, вольное, как птица, независимое в своих поступках и не делающее ничего дурного? Мне приходится иногда видеть юных пансионерок, свеженьких воспитанниц монастыря. Все твердят, что они невинны, и я хочу этому верить. Но ведь это злая насмешка — говорить о невинности тела, когда я ищу невинность души. Что мне до того, что эти барышни умеют делать реверанс, что они обучены всякой всячине и что их сумели так хорошо спрятать за монастырскими стенами, что ни один мужчина не мог еще коснуться своими губами их губ. Ведь мне хотелось бы видеть в них целомудрие душевное, любовь к высокому, к прекрасному и ту независимость, без которой есть только один путь — к лицемерию или к пороку. К тому же все эти мнимые добродетели, до которых мне, право, нет никакого дела, продаются на вес золота. Мне без конца трезвонят о скромно опущенных глазках, о детски наивном виде молоденькой куклы, а потом, перечислив все ее достоинства, но не сказав ни единого слова ни о моей любви к ней, ни о ее любви ко мне, не дав возможности узнать ее поближе и проникнуться к ней симпатией, блюстители нравственности кричат: «Сударь, это стоит столько-то, сначала женитесь, а любить будете потом, если сумеете». Кто-то давно уже сказал, что о проституции мы кричим на всех перекрестках, а девственность тщательно прячем от людских глаз. И вот получается, что, не имея доступа в святилище, преисполнившись отвращением к алчности торговцев во храме, мы обращаемся к грязному источнику. Для нас девственница не существует. Она — словно флакон духов за семью печатями, который мы можем приобрести, лишь дав клятву никогда с ним не расставаться. Так удивительно ли, что мы колеблемся, выбирая вслепую, что дрожим, боясь ошибиться и купить духи, запах которых может оказаться тошнотворным. Девственница, о которой мечтаю я, должна прежде всего быть свободна; только при этом условии душа ее может быть непорочной, бесхитростной, и только при этом условии я могу привязаться к ней, проникнуться уважением и, наконец, полюбить ее.

Такова, на мой взгляд, горькая действительность: проститутка безвозвратно погибла, вдова внушает мне страх, девственница для меня не существует. «Стало быть, ты отрицаешь любовь? — спросишь ты. — Стало быть, ты потерял надежду найти на земле возлюбленную?» Нет, я не отрицаю любовь и ни в чем еще не отчаялся, просто я жду доброго ангела и надеюсь встретить какое-нибудь редкое исключение из тех правил, которые только что сам перечислил. Я прекрасно понимаю, что грежу наяву, что, быть может, мечта моя никогда не осуществится, но ведь все-таки есть это «быть может», и в нем мой якорь спасения. Я цепляюсь за это «быть может», — ведь оно помогает мне наспех придумывать длинные поэмы, в которых все кончается хорошо и где я, сидя рядом с подругой, возлагаю на свою голову венок из роз, упиваясь райским блаженством. А потом, пробудившись от сна, я иногда думаю, что это был не сон и что я в самом деле был героем своей поэмы. И я не прошу большего у неба, которое наделило меня таким богатым воображением. Впрочем, в часы возвращения к реальности я уже далеко не так требователен, как в былые времена. Мне нужно, чтобы моя любовница любила меня лишь в те минуты, когда я держу ее в объятиях, чтобы она была мила со мной, а главное, чтобы она притворялась, что любит меня больше, чем это есть на самом деле, и никогда не рассеивала моих иллюзий. Но, по правде сказать, вся эта нынешняя моя реальная жизнь отвратительна, и я мирюсь с ней лишь потому, что бессилен что-либо изменить. Насколько приятнее те минуты, когда я могу надеяться и мечтать!

Я переменил квартиру, мой новый адрес — улица Нев-Сент-Этьен-дю-Мон, № 21. Живу я в небольшом бельведере, который некогда занимал Бернарден де Сен-Пьер. В этой мансарде он, говорят, написал почти все свои произведения. Неплохое предзнаменование для поэта. — Не очень сердись на меня за редкие письма. У меня уйма дел. Во-первых, мне надо полентяйничать, во-вторых, поработать над длинной поэмой, которую я только что начал, в-третьих, написать одноактную пьеску в прозе для нового театра, который открывается на Елисейских полях, а кроме того, мне необходимо побывать в ряде мест, ибо я хлопочу о должности, которую надеюсь скоро получить. Как видишь, я забочусь о положении в обществе. — Скоро ко мне приедет Сезанн. А ты, бедняга? Когда же наконец состоится твоя долгожданная поездка? Я все еще надеюсь, что ты приедешь в октябре, и буду счастлив прекратить эту переписку; чаще всего наши письма бесцветны, и мы так мало говорим в них друг другу. Но это ничего не значит — смотри ответь мне как можно скорее. Ну, а я… не пройдет и месяца, как я тебе напишу и, надеюсь, смогу с большей достоверностью рассказать о моих материальных и моральных делах.