Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

А как поживаешь ты? Как твоя жена, дочь? Отвечай с обратной почтой, чтобы успокоить меня относительно вашего здоровья. Скажи, что ты за это время сделал? Для искусства сейчас тяжелые времена. Но надо надеяться, что все это скоро кончится. Сообщи мне также, что знаешь об общих знакомых.

Поль на юге. [86] Речь идет о Поле Сезанне. Ру и Валабрег здесь, в Бордо, вместе со мной. Базиль убит. [87] Художник Фредерик Базиль, призванный в армию с началом войны, погиб в сражении при Кульмье (9 ноября 1870 г.). Гильме и Моне, кажется, в Англии.

Мои жена и мать здоровы и кланяются тебе и твоей жене. Они просят поцеловать твою девочку.

Надеюсь, до скорого свидания. Я очень хочу наконец приняться за свои обычные занятия. Не ленись. Напиши мне длинное письмо, и тотчас же.

Преданный тебе.

Ты ведь знаешь, что ответ запечатывать не следует.

Бордо, 17 февраля 1871 г.

Дорогой Алексис!

Мане написал мне, что мой дом был реквизирован, и я ждал, пока получу Ваш правильный адрес, чтобы просить Вас разузнать для меня точные подробности.

Будьте так любезны, как только получите это письмо, сходите ко мне и потом напишите, как обстоит дело. Задам вам несколько вопросов. Опустошен ли сад? Какие комнаты были предоставлены постояльцам? Заняли ли мой кабинет? Взята ли мебель или ее поднимали наверх, что можно было сделать только через окна? Если мебель осталась внизу, то в хорошем ли она состоянии? Сохранились ли мои бумаги в письменном столе, в папках и в секретере? Не побили ли посуду? Не было ли грабежа, не унесли ли чего-нибудь? Видите, вопросов много, милый друг, но Вы понимаете, как все это меня интересует, а кроме Вас, у меня в Париже нет сейчас никого, кто мог бы мне ответить. Простите же, что я навязываю Вам такие скучные хлопоты.

Надеюсь, впрочем, что мое жилище заняли с соблюдением законов, в присутствии комиссара. Надеюсь также, что двери запечатаны и составлен инвентарный список. В противном случае я твердо намерен возложить ответственность на кого следует. Мое положение особое — в качестве государственного чиновника, как секретарь Гле-Бизуэна, я имел право на то, чтобы мой дом не трогали. Будьте добры, скажите это швейцару, владельцу дома, мэру, всем тем, кого увидите.

Словом, я требую, чтобы мой дом был освобожден как можно скорее. Я могу, в зависимости от хода событий, со дня на день вернуться в Париж, и мне нужно еще сделать во всем доме уборку, прежде чем поселиться в нем. Не так ли? Рассчитываю на Вас; сообщите, могу ли я вернуться к себе, с расчетом что не придется шагать по обломкам мебели и разбитым кастрюлям. В каком состоянии, должно быть, мой бедный кабинет, где я с таким увлечением начинал своих «Ругон-Маккаров»!

Я эгоист, говорю с Вами только о своих делах. Вашего отца не видел, но Ру видел его и нашел, что он очень Вас любит. Вы, должно быть, знаете, что правительство Национальной обороны сложило свои полномочия. Я опять стал простым журналистом. Гле-Бизуэн отсюда уже уехал. Не могу послать Вам пропуск на право проезда по железным дорогам. К тому же Компании не выдают этих пропусков. Потерпите, мы скоро будем вместе, потому что я не думаю, чтобы Национальное собрание долго заседало здесь.

Я посылаю корреспонденции в «Ла Клош». Сообщите мне, печатают ли их. Сходите от моего имени к Ульбаху и напишите мне, что он Вам скажет. Попросите его, если возможно, посылать мне газету в Бордо.

Не получил ни одного Вашего письма. Поделюсь с Вами впечатлениями о провинции. Кроме того, в голове у меня роман, и не один. Этот пятимесячный отдых — я имею в виду отдых от литературной работы — принес мне пользу. Что касается Вас, то пусть Ваш замысел зреет, но торопитесь. Я чувствую, что настает возрождение. Мы люди завтрашнего дня, наш день близится.

Ру и Валабрег все еще здесь. Я расскажу им о Вас.

С нетерпением жду Вашего ответа. Я бы с открытой душой сам предложил свой дом, но мне бы не хотелось, чтобы моим гостеприимством слишком злоупотребляли. Ведь верно? Пришлите мне точный отчет обо всех событиях и о положении вещей. Даю Вам неограниченные полномочия. Если потребуется, покажите это письмо.

Моя мать и жена благодарят Вас за Ваши заботы и шлют Вам поклон.

До скорого свидания, дорогой Алексис, крепко жму Вашу руку.

Преданный Вам.

Забыл сказать, что Франсуа Фавр, мэр Батиньоля, меня знает. Мы встречались в издательстве «Ашетт».

Бордо, 2 марта 1871 г.

Дорогой Алексис!

Еще раз благодарю Вас за Ваши заботы о моих делах. Мне уже было известно из письма домовладельца, что моя квартира освобождена, и я счастлив узнать, что у меня дома почти все в порядке.

Посылаю Вам чек на пять франков — велите садовнику подрезать мои розовые кусты, деревья и виноградные лозы. В особенности прошу Вас позаботиться о тех розовых кустах, что на первой клумбе. Только пусть не топчут землю, в ней корни пионов и георгин, их могут раздавить.

Рассчитываю на Вас, хорошо? Пусть садовник немедленно берется за работу, потому что растения пробуждаются; здесь на деревьях уже лопаются почки. Правда, у нас ведь юг.

Я вернусь в Париж только вместе с Национальным собранием. Надеюсь, пять миллиардов, необходимых для того, чтобы выставить этих проклятых пруссаков, найдутся скоро. Мне не терпится снова увидеть мой Батиньоль, но долг журналиста приковывает меня к Бордо.

Вы сделаете большую ошибку, если поедете сейчас в Экс. Признаюсь, мысль об этом путешествии внушает мне известную тревогу за Вас. Прованс — страшная вещь. Я только что изучал его, к своему величайшему ужасу. А главное, не забывайте, что после осады Вы стали гражданином Парижа.

До скорого свидания, дорогой Алексис. Если дела пойдут хорошо, надеюсь через две недели пожать Вам руку. Позаботьтесь о моем садике, мы, все трое, будем Вам очень благодарны.

Моя мать и жена Вам кланяются.

Преданный Вам.

Валабрег все еще здесь. Он на время распрощался с поэзией. Обдумывает сборник рассказов. Уже написал пять новелл, которые положит в основу своей книги.

Париж, 6 ноября 1871 г.

Любезный Ульбах!

Я получил от г-на прокурора Республики приглашение явиться в его кабинет, и там сей сановник весьма вежливо предупредил меня, что к нему поступило множество жалоб на «Добычу». Он не читал романа, но, боясь, что ему придется вмешаться, и желая избежать процесса, дал мне понять, что, быть может, следовало бы осторожности ради прекратить печатание подобного произведения, оставляя мне, впрочем, полную свободу продолжать его на свой страх и риск.

Итак, положение совершенно ясно. В случае, если мы будем упрямиться, возможно, что из-за романа, за который я предстану перед судом, будет запрещен «Ла Клош», и нам навяжут премиленький процесс. Если бы я был один, я бы, конечно, рискнул на это, потому что хотел бы знать, в чем состоит мое преступление, и выяснить, какое наказание уготовано добросовестному писателю, создающему художественное и научное произведение. Но из уважения к Вам я отказываюсь от этого удовольствия. И не прокурор Республики, а я сам прошу Вас прервать печатание моего романа.