Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

Уж не должен ли я принести извинения за сцену с дядюшкой Башеларом и его племянницами, где я хотел показать жадность к деньгам в неимущих семьях? Не должен ли я комментировать каждую страницу романа, прибавляя: «Вы думаете, я копаюсь в грязи для собственного удовольствия? Нет, я указываю на язвы, бичую порок!» Не должен ли я беспрестанно кричать о своих намерениях, открещиваться от двусмысленностей, которые мне приписывает похотливое воображение моих противников? Я не могу больше опубликовать в газете ни одного романа; чуть ли не со второго фельетона меня начинают убеждать, что я не только дурак, но еще и негодяй. Подождали бы, пока роман выйдет полностью!

Правда, мне не привыкать к такой борьбе. Пусть безмозглые газетчики паразитируют на мне, как иные насекомые на плодовом дереве, пусть с неистовым лаем прыгают вокруг меня шавки низвергнутого властителя, чье падение я предсказал, — это, в сущности, не имеет большого значения. Но когда г-н Русс, адвокат да еще член Академии, человек, с мнением которого, как говорят, считаются во Дворце правосудия, повторяет от своего имени клевету, распространяемую моими литературными противниками, игра принимает опасный оборот. И тут уж я предъявляю обвинение в диффамации. Что можно сказать об адвокате, который читает на заседании суда выхваченные наугад, исковерканные отрывки, не объясняя, ни почему, ни зачем оказались они в моем произведении, и злостно истолковывает все, содержащееся в них, просто как мерзости, доставляющие мне удовольствие в силу извращенности моей натуры? Я считаю такое поведение г-на Русса недостойным.

Да, недостойным. Возможно, для адвоката все средства хороши. Клиента, чье дело обречено на провал, приходится спасать любыми средствами, не гнушаясь и клеветой. Однако если г-н Русс-адвокат не обязан щепетильничать с моей персоной даже в той малой мере, чтобы только придерживаться истины, то г-н Русс-академик, можно сказать, почти коллега, обязан обходиться со мной с должным уважением, как с честным тружеником, всю жизнь посвятившим литературе. Я могу ошибаться — мне не хотелось бы затевать здесь литературную дискуссию. Но кто осмелится не отдать должное моему трудолюбию и чистоте намерений?

Я говорил уже, нет такого суда, где я мог бы потребовать удовлетворения за оскорбительные нападки г-на Русса. Он, который ведет тяжбу из-за мнимого ущерба, будто бы причиненного г-ну Дюверди, нанес мне действительный ущерб, не поддающийся какой-либо оценке. Впрочем, нет, такой суд есть, и его приговор будет окончательным. Я говорю о наших потомках. Свободные от предвзятых суждений, они решат, кто же я на самом деле: грязный писака или просто жертва клеветника. Речь г-на Русса прозвучала как вызов, брошенный мне в лицо. Что ж, я принимаю его. Я опубликую эту речь и распространю ее. Она должна сохраниться. Г-н Русс осмелился упомянуть о процессе по поводу «Госпожи Бовари»: неужели он не знает, что обвинительное слово г-на Пинара, откуда он, видимо, и почерпнул свои суждения о современной литературе, давно превратилось в предмет всеобщих насмешек?

Довольно. У меня просто душа требовала оценить по достоинству неблаговидный выпад г-на Русса, академика, против писателя. Мне хотелось также категорически заявить о положительном нравственном содержании моих произведений, столь неожиданным образом поставленном под сомнение и вообще не подлежащем компетенции гражданского суда.

Итак, подведем итоги. Ни одна страница, ни одна строчка романа «Накипь» не были написаны мной без определенной нравственной цели. Без сомнения, это жестокое, но в еще большей степени нравственное произведение в подлинном, философском значении этого слова. Оно едва начинает выходить в свет, а его уже искажают, читая судьям отрывки из него вполголоса, словно нечто непристойное!

Я протестую со всей силой негодования, на какую может быть способен писатель, я призываю в свидетели свою литературную репутацию, завоеванную доблестно, благородными средствами, репутацию, которой не признают разве только глупцы. Еще раз говорю, — это низость, недостойная образованного человека; такое поведение выходит за рамки дозволенных средств защиты, особенно когда защищающейся стороне никто не наносил вреда. Я ничего не сделал дурного ни г-ну Руссу, ни его подзащитному, почему же он позволяет себе так третировать меня?

Что касается прочего, то есть правовой стороны дела, вопрос будет улажен; здесь я всецело полагаюсь на благоразумие судей. Мой адвокат, г-н Даврийе дез Эссар, обосновал свои выводы с таким талантом и такой логикой, что наверняка убедил всех.

Искренне Ваш.

Медан, 14 февраля 1882 г.

Господин издатель!

Итак, суд вынес решение. Достопочтенный г-н Дюверди исчезнет со страниц моей книги, и мы заменим его г-ном Труаз-Этуаль [127] Букв.: Три Звездочки (франц.). . Я остановился на этой фамилии в надежде, что она встречается не слишком часто. Однако, если существует старинный род, который гордится ею, умоляю его представителей без промедления обратиться ко мне со своими претензиями.

По-видимому, в решении гражданского суда первой инстанции бездна юридической премудрости. Я в этих делах профан.

Следует ли отсюда, что претензии г-на Дюверди не подлежали бы удовлетворению, если бы литературный персонаж, носящий его фамилию, являл собой счастливое сочетание всех добродетелей, а также всех качеств личности героической? Следует ли отсюда, что я совершил преступление, сделав Дюверди советником апелляционного суда, в то время как настоящий Дюверди — адвокат того же суда? Следует ли отсюда, наконец, что автор «Западни» и «Нана» стоит вне закона, как заявил академик Русс? Все эти вопросы остались открытыми, поскольку в мотивировке есть лазейки для всевозможных толкований. В общем, задали нам судейские головоломку, ничего не скажешь!

Друзья настойчиво советуют мне подать апелляцию. Они считают, что это внесет какую-то ясность. Но я и пальцем не шевельну. И вот почему.

Я слишком одинок. Хватит с меня и того, что достопочтенный г-н Русс представил меня перед судом как писателя, от которого обществу следовало бы избавиться. Смешанный с грязью своими недоброжелателями, осыпанный бранью газетенок г-на Гамбетты, которые стремятся, понося меня, бросить тень на политическое направление «Голуа», я считаю, что было бы крайне глупо разыгрывать долее роль литературного Дон-Кихота. Я хотел уточнить правовой вопрос; в ответ меня только что не придушили. Короче, с меня достаточно.

Конечно, вопрос остается открытым. Хотелось бы, чтобы романисты, к которым суд более благосклонен, г-н Сандо или г-н Фейе, например, вновь поставили его в ближайшие дни. Ибо в настоящий момент эти писатели — единственная надежда современной литературы, преследуемой судебными приставами.