Анатолий Баландин - Каменный пояс, 1983

И вдруг — остановились: тучная фигура Петра Григорьевича Сабадаша выросла перед ним и вернула Михаила Ивановича к мучительному вопросу: за что он так его возненавидел? Кажется, ничего плохого ему не сделал, слова худого не сказал, а в ответ что? И такой Сиволапов, и сякой, и чуть ли, по старым понятиям, не подрывной элемент.

Обидно это было слушать, до того обидно, что белому свету не радовался. И только позже догадался: а-а, да ведь это зависть сабадашевская бунтует! Не только, значит, на большие деньги завистлив, на бесхозный шифер, доски, безучетные корма, — простоту сиволаповскую заревновал, позавидовал его непритязательности.

А уж если и здесь такого сорта люди имеются, то обосновались они, конечно, на центральной усадьбе. Нет, на хуторах, в бригадах нравы нынче проще, люди потише, поприветливее. Почему бы и не пожить в этих самых Талах?

Ну и аванс. Он на таком ближнем громоздился плане, что все прочее казалось далеким, несрочным, мелким. Однако соглашаться сразу Михаил Иванович не собирался.

— Хутор, значит? — переспросил он.

— Хутор Талы! — значительно поднял палец Александр Гаврилович.

— Что ж, название хорошее.

— Степное название, природное… Там и школа есть. Но что? Начальная. У соседа, правда, ни в одной бригаде и школ уже нет, позакрывали их к чертовой матери: учить некого! А у нас — пожалуйста тебе, порядок!

— Надо понимать, — подмигнул лукаво Михаил Иванович, тонким намеком льстя Александру Гавриловичу: у хорошего хозяина во всем, дескать, лад.

— Правда, детского садика нет, тут наше упущение. Эх, если бы вместо этих двух, — Жмакин вдруг вскинул над столом руки с растопыренными пальцами, подержал их на весу, поворачивая ладони то вверх, то вниз и следя за этими манипуляциями какими-то обиженными глазами, — если бы вместо этих двух да десять было! — тут он потряс руками. — А то, понимаешь, всего две… Не хватает на все дела, вот какая стратегия. Особенно зимой. Некоторые думают: летом в деревне трудно, а я тебе скажу другое: зима — самая большая пробка у нас.

И Александр Гаврилович пытливо взглянул в глаза Сиволапову. Что лето! Лето деревне нипочем! Вот зима — это проблема, разрешить которую стоит тяжких трудов. Чуть ли не на каждой планерке непременно решайся вопрос: кого посылать на ферму? Хорошо еще, если скотник устроит себе выходной денька этак на три. В конце концов как-нибудь завезут корма и без него. Хуже, когда доярка не явится на работу. Бывало, только по одному виду Василия Яковлевича Сипатого, старика-пенсионера, из милости к Жмакину сидящего на должности заведующего фермой, Александр Гаврилович определял, чем сегодня придется заниматься с утра.

Сбив шапку на ухо, жуя губами в седой недельной щетине, Сипатый смотрел прямо перед собой сонными глазами и, выждав, когда дойдет его черед докладывать, ехидно оповещал:

— Нынче Валька на дойку не вышла!

— Это почему? — нахмуривался Александр Гаврилович, поигрывая карандашом.

— Хто ее знает. Хворат, кажись.

— Так, хворает? Я ее вчера лично видел: яблоня в цвету, понимаешь, а ты мне «хворат». А ну — Шуру сюда!

— Звали, Александр Гаврилович? — вскоре крикнула через открытую дверь Шура, лет под пятьдесят рыжая баба с арбузно-красными щеками.

— Сюда зайди! — втыкает в стол палец Александр Гаврилович. — Нет, сколько можно говорить?! Встанет — и кричи ей через порог. Я что? Полковая труба? Когда порядок будешь знать? Зовут — значит вот здесь тебе стоять надо! Ясно?

— Да чего ж? Ясно.

— А ну, — поднял на нее подбородок Жмакин. — Вальку сюда.

— Это которую? — озирается Шура на мужиков, сидящих на стульях вдоль стены.

— Да эту, Репяха Гришки, возле Духова живут.

— А! Знаю-знаю! — трепещет приподнятыми возле бедер ладонями Шура, чтобы больше ей не подсказывали, так как она теперь все сама знает и дальнейшие пояснения ей слушать невмоготу. — Все щас сделаю.

— Сюда ее немедленно! — стучит кулаком Александр Гаврилович. — Знаю, как она болеет! Я ее, понимаешь, живо на ноги поставлю!

— У них вчера, кажись, гости были, — тянуче ухмыляется Василий Яковлевич, закрывает глаза, и они у него теперь, как голубиные яички, белеют веками.

Тут длинно, требовательно зазвонил телефон: из района. Жмакин строгими глазами обвел планерку — у всех понимающе посерьезнели лица.

После телефонного разговора Александр Гаврилович с минуту отдувался и, не выдержав, сердито кивнул на трубку и как бы сам себе едко пожаловался:

— Товарность большая, понимаешь… А где заменитель молока? Триста центнеров на район! Да нам даже кукиш не покажут! А обрат? Кто нам его давал, обрат этот?

Не успел он как следует остыть, как новый звонок, потом еще, потом нужно было разобраться с заведующим мастерскими — с ним жена поскандалила. Потом опять звонок из района: нужно ехать в управление. В обязательном порядке, чтоб никаких отговорок. Когда? К одиннадцати быть в райисполкоме. Спорить нечего. Александр Гаврилович в дороге уже вспоминает о Вальке-прогульщице и такой закипает к ней злостью, что вынужден осаживать себя: ну, ничего, ничего, поглядим еще! Придешь поросят выписывать и комбикорма попросишь, и автобус на какой-нибудь семейный сабантуй, и… Перечень хозяйственной нужды этой велик. Александр Гаврилович, заранее торжествуя, душою оставался в хмурой тени: как там коровы, подоены ли вовремя?..

Сам не зная почему, пустился он в откровения с этим человеком. Чем-то он, понимаешь, подкупает. Держится с какой-то ненавязчивой и приятной лаской, точно он друг детства твоего. И лицо у него хорошее. Так умно, терпеливо помигивают на нем припухшие глазки, что достаточно окольного слова, а уж он все сам поймет, оценит и молча поддержит сочувствием. Или скажет какой-нибудь пустяк, глупость, по все равно за этим пустяком или даже глупостью угадывается такая доброжелательность, будто вековое общинное родство дало тут себя знать на минутку.

Да золотой ты мой, российский мужичок! Как там тебя? Сиволапов? Годишься! Рад тебе Александр Гаврилович Жмакин, председатель колхоза, тертый калач, из непотопляемых. Горы золотые он обещать тебе не станет, он и без них найдет, чем тебя соблазнить…

— Ну, что еще? — вернулся к прежней теме и уже солидно продолжал перечень житейских благ председатель. — Магазин там торгует, это ты не волнуйся. И радио говорит, и электричество имеется… Да! — оживился он. — Озеро там. Хорошее озеро. И карасишки, и окунишки, понимаешь. На днях щуку мне принесли — вот такая щука!

— Ты смотри! — удивился Михаил Иванович. — Природа — это мы не против. Только тут вот какое дело, — сменив улыбку на тупое и удивленное выражение лица, проговорил Сиволапов. — Дорога, она средств требует. Один переезд, говорят, разоряет хуже пожара. Так что аванс нужен.