Р. В. Иванов-Разумник - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

Рассказ «Для детского возраста» — один из слабых очерков Салтыкова, который, повидимому, и сам сознавал это, так как, посылая его Некрасову, просил «печатать только в таком случае, если он не слишком уж слаб» [196] «Письма», т. I, № 24 . Этот рассказ вполне мог бы войти в серию прежних салтыковских «Губернских очерков», и сам Салтыков подчеркивает его «провинцильность» автобиографическою фразою о том, как он «благоденствовал в Вятке и процветал в Перми, жуировал жизнью в Рязани и наслаждался душевным спокойствием в Твери». Заслуживает, однако, упоминания одна, казалось бы, шуточная фраза, с которой автор обращается к детям, играющим вокруг елки: «Коля, мой друг! не отплясывай так бойко казачка, ибо ты не будешь советником питейного отделения! Скоро придет бука и всех советников оставит без пирожного!.. Митя не будет вице-губернатором! Скоро придет бука и всех вицегубернаторов упразднит за ненадобностью!». Если в первом обращении речь может итти об уже известном нам уничтожении откупов, то во втором имеется в виду, конечно, более решительное изменение судеб российской бюрократии. Нам уже известно всеобщее ожидание крестьянского восстания к лету 1863 года, и почти несомненно, что в приведенной шутливой фразе Салтыков совсем не шуточно под «букою» понимал восставший народ.

Третий рассказ, «Миша и Ваня», сопровождается подзаголовком «Забытая история» и возвращает нас к уже известному нам эпизоду из времен пребывания Салтыкова вице-губернатором в Рязани. В своем месте (гл. VI) мы подробно ознакомились с делом рязанской помещицы Кислинской, истязавшей своих крепостных, доведшей до самоубийства крепостную девушку Ольгу Михайлову и до попытки самоубийства двух мальчиков, Ивана и Гаврилу, которые зарезались столовым ножом, доведенные до отчаяния истязаниями помещицы. Все это мы находим теперь в рассказе «Миша и Ваня», написанном через четыре года после этой «забытой истории». Мрачный рассказ этот вызвал очень резкий отзыв цензора Пржецлавского, заявившего по начальству, что рассказ этот «описывает возмутительные черты жестокости и разврата бывших помещиков в их отношении к бывшим крепостным людям». Цензор полагал, что «очень неуместно и даже вредно разжигать страсти, и в освобожденном от гнета населении возбуждать чувства ненависти и мщения за невозвратное прошедшее»… По мнению цензора, «журнал истиннопатриотический должен был бы понимать это и воздерживаться от помещения подобных статей» [197] Архив председателя Спб. цензурного комитета В. А. Цеэ, № 59 (рукописи Публичной Библиотеки). Докладная эаписка цензора тайного советника Пржецлавского за № 18 от 24 апреля 1863 г.: «О трех первых книжках „Современника“ за 1863 г.». См. также «Исторический Вестник» 1911 г., № 9, стр. 980 . Быть может, имея в виду именно подобные отзывы цензуры, Салтыков попытался заранее обезвредить их в самом тексте рассказа, где о крепостном праве находится следующее место: «Теперь все это какойто тяжкий и страшный кошмар; это кошмар, от которого освободило Россию прекрасное, великодушное слово царяосвободителя… Кто же может утверждать, что такому порядку вещей не суждено было продлиться и еще на многие лета, если бы сильная воля не вызвала нас из тьмы кровавого добродушия и бездны ехидной веселости?». Быть может, впрочем, место это вызвано и не одними цензурными условиями, так как крестьянскую реформу Салтыков считал, несмотря на все ее темные стороны, единственным светлым пятном во всей эпохе преобразования шестидесятых годов. К тому же еще одно подобное место находится и в публицистических статьях Салтыкова, напечатанных в том же номере «Современника». Революционером Салтыков не был, несмотря на близкую свою связь с целым рядом радикально настроенных деятелей той эпохи и на свое участие в «Современнике» Чернышевского [198] Это верноподданническое место из рассказа «Миша и Ваня» было тогда же с осуждением отмечено радикальной печатью. Годом позднее появления этого рассказа, в острой полемической статье «Глуповцы, попавшие в Современник» («Русское Слово» 1864 г., № 2), Варфоломей Зайцев, нападая на Салтыкова, писал: «Зачем сами вы, почтенный муж, представлялись недовольным и делали вид, что чегото желаете?.. Ваше недовольство было будированием, да и не мне одному это известно, а всякому, кто с вниманием прочел, например, рассказ „Ваня и Миша“, имеющий солидарность с вашими фельетонами; но спрашиваю я вас, из-за чего же вы представлялись чающим и стучащимся?». — Об этой статье В. Зайцева еще будет упомянуто ниже (гл. XI) .

Следует отметить еще одно, хотя и мелкое, но характерное обстоятельство, связанное с позднейшими изменениями текста этого рассказа. В журнальной редакции и в первом отдельном издании «Невинных рассказов» очерк этот заканчивался патетическими обращениями автора к злодейкепомещице и к «материземле», когда самоубийство Миши я Вани уже совершилось: «Землямать! Если бы ты знала, какое страшное дело совершается в этом овраге, ты застонала бы, ты всколыхалась бы всеми твоими морями, ты заговорила бы всеми твоими реками, ты закипела бы всеми твоими ручьями, ты зашумела бы всеми твоими лесами, ты задрожала бы всеми твоими горами!». В знаменитой статье «Цветы невинного юмора», посвященной творчеству Салтыкова вообще и «Невинным рассказам» в частности, Писарев зло вышутил эту неудачную и вообще несвойственную Салтыкову реторику: «Ах, мои батюшки! Страсти какие! Не жирно ли будет, если землямать станет производить все предписанные ей эволюции по поводу каждого страшного дела, совершающегося в овраге! Ведь ее, я думаю, трудно удивить; видала она на своем веку всякие виды»… Пристрастная критика Писарева, главного сотрудника враждебного «Современнику» «Русского Слова», вообще говоря не затронула Салтыкова; но в этом случае он признал справедливость слов своего критика, признал неудачный патетизм и реторичность такого окончания рассказа «Миша и Ваня» — и вычеркнул это место из всех последующих изданий «Невинных рассказов». Салтыков мог доходить и доходил до глубокого пафоса, но выражал его не в обычных реторических формах — и только тогда он ему удавался и производил огромное впечатление своей внутренней силой, а не внешними стилистическими украшениями.

В следующем номере «Современника» (№ 3) появился очерк Салтыкова «После обеда в гостях», тоже вошедший через полгода в сборник «Невинных рассказов», но, в сущности, составляющий заключительный очерк глуповского цикла, как это уже было выяснено выше (гл. VIII). Не возвращаясь поэтому к разбору этого очерка, укажу только в дополнение к сказанному о нем при рассмотрении глуповского цикла, что заглавие этого очерка Салтыков пародически заимствовал из напечатанной в «Русском Вестнике» повести Кохановской «После обеда в гостях». Всю язвительность пародии может оценить только тот, кто прочтет эту знаменитую когдато повесть писательницы, очень ценившейся Салтыковым, как мы это скоро узнаем из его рецензий. Ценя ее художественный талант, Салтыков, однако, совершенно отрицательно относился к основам ее мировоззрения.