Николай Страхов - Отзывы Ренана о славянском мире

Тутъ Мицкевичъ является намъ такимъ же внезапнымъ порожденіемъ своего племени, какимъ казался Ренану Тургеневъ. Эти племена какъ-будто долго спали и. потомъ вдругъ «пробуждаются»; тогда они производятъ великановъ, въ которыхъ разомъ обнаруживается вся сила спавшаго племени. Эту мысль не разъ высказываетъ Ренанъ; она стала для него одною изъ историческихъ теоремъ. Въ 1885 году, когда его пригласили въ Кемперъ, въ Бретани, и чествовали какъ знаменитаго земляка, онъ разговорился о себѣ и о кельтическомъ племени, къ которому принадлежатъ бретонцы.

«Я не литераторъ», — говорилъ онъ — «я человѣкъ изъ простаго народа, я — заключительная точка длинныхъ темныхъ линій мужиковъ и моряковъ. Я наслаждаюсь ихъ запасами мышленія; я очень признателенъ этимъ бѣднымъ людямъ, доставившимъ мнѣ своею умственною воздержностію такія живыя наслажденія».

«Вотъ гдѣ тайна нашей молодости (Ренанъ разумѣетъ вообще бретонцевъ). Мы располагаемъ еще жить, въ то время когда столько людей говорятъ лишь объ умираніи. Людское племя, на которое мы всего болѣе похожи и которое всего лучше понимаетъ насъ, это — славяне; ибо они находятся въ положеніи подобномъ нашему; они въ одно время и новы въ жизни, и древни по своему существованію».

«Ничего нельзя понять въ человѣчествѣ, если держаться взглядовъ узкаго индивидуализма. Что есть въ~ насъ лучшаго, — имѣетъ свой источникъ раньше насъ».

«Племя приноситъ свой цвѣтъ, когда оно выходитъ изъ забвенія. Блестящія умственныя развитія возникаютъ изъ обширной области безсознательнаго, мнѣ хочется почти сказать, — изъ обширныхъ хранилищъ невѣжества. Не опасайтесь, что я стану васъ приглашать къ воздѣлыванію травы, которая очень хорошо разрастается и безъ всякаго ухода; несмотря на общее и обязательное обученіе, всегда будетъ довольно невѣжества. Но я сталъ бы бояться за человѣчество въ тотъ день, когда свѣтъ проникъ бы во всѣ его слои. Откуда тогда явился бы геній, который почти всегда есть результатъ долгаго предшествовавшаго сна? Откуда явились бы инстинктивныя чувства, храбрость, которая столь существенно есть дѣло наслѣдственное, благородная любовь, не имѣющая никакой связи съ размышленіемъ, всѣ эти мысли не отдающія сами себѣ никакого отчета, которыя живутъ въ насъ помимо насъ и составляютъ лучшую часть наслѣдія всякаго племени и всякой націи?» [5] Тамъ же, стр. 227–229. .

Вотъ прекрасныя слова въ защиту и объясненіе того своеобразія, которое свойственно различнымъ народамъ и составляетъ ихъ силу.

Ренанъ думаетъ, что пока народъ не выступаетъ въ жизнь, пока онъ спитъ, въ немъ совершается накопленіе силъ, дающее ему такую богатырскую свѣжесть и мощь когда онъ проснется. Интересно, что Ренанъ сближаетъ тутъ славянское племя съ племенемъ кельтическимъ, однимъ изъ представителей котораго считаетъ самого себя.

Недавно мною приведены были слова Ренана о «славянскомъ пессимизмѣ», объ «умственной суровости» въ пониманіи религіозныхъ вопросовъ [6] Выше. «Нѣсколько словъ объ Ренанѣ», стр. 78. . Эта черта славянъ, очевидно, была для него твердо и ясно установленною. Онъ называлъ насъ «печальнымъ племенемъ». Именно, въ 1888 году, говоря рѣчь въ «Союзѣ для распространенія французскаго языка»,и выставляя всю благодѣтельность этого распространенія, онъ полушутя доказывалъ, что французскій языкъ противодѣйствуетъ всякому фанатизму, а потомъ продолжалъ такъ: «Кромѣ фанатическихъ племенъ, существуютъ еще племена печальныя: ихъ тоже научите по французски. Я имѣю въ виду при этомъ въ особенности нашихъ несчастныхъ братьевъ, славянъ. Они столько страдали въ теченіе вѣковъ, что больше всего нужно мѣшать имъ любить ничтожество. французскій языкъ и французское вино могли бы въ этомъ случаѣ съиграть нѣкоторую гуманитарную роль, и пр.

Ренанъ, говоря вообще о печальныхъ племенахъ, безъ сомнѣнія, кромѣ славянъ, разумѣлъ племя кельтическое. Это сближеніе кельтовъ со славянами по ихъ внутреннему духовному строю можно было бы обстоятельно пояснить и подтвердить на основаніи писаній Ренана. Онъ ничего не писалъ о славянахъ, но на кельтахъ онъ не разъ останавливался съ великой любовью. Сюда относится его удивительная статья: „Поэзія кельтическихъ племенъ“ (въ Essais de morale et de critique), а также первыя главы книги „Souvenirs d'enfance et de jeunesse“ и разсказъ „Emma Kosilis“ (въ Feuilles détachées).

Душевный складъ кельтовъ изображается Ренаномъ съ большою тонкостію и опредѣленностію, и мы невольно узнаемъ въ немъ родственныя себѣ черты. Онъ выводитъ этотъ складъ изъ многовѣковаго уединенія кельтическихъ племенъ, заставившаго ихъ сосредоточиваться въ себѣ, жить лишь тѣмъ, что было въ нихъ самихъ. Такъ и мы, русскіе, долго были отрѣзаны отъ Европы и предоставлены самимъ себѣ въ духовномъ развитіи. Приведемъ три-четыре характерныхъ свойства, которыя Ренанъ приписываетъ кельтамъ.

„Это племя не довѣряетъ иностранцу, потому что видитъ въ немъ существо болѣе утонченное, могущее употребить во зло его простоту. Равнодушное къ удивленію другихъ, оно проситъ только одного, чтобы его оставили жить у себя дома. Это по преимуществу — племя домашнее, созданное для семьи и радостей семейнаго очага. Нѣтъ другаго племени, въ которомъ бы узы крови были такъ крѣпки, порождали бы столько обязанностей, привязывали бы человѣка къ себѣ подобнымъ въ такихъ размѣрахъ и такъ глубоко- Всякое общественое учрежденіе кельтическихъ народовъ было въ началѣ лишь расширеніемъ семьи“.

Въ этомъ племени сложился особенный взглядъ на жизнь вообще.

„Жизнь для этихъ народовъ не есть личное похожденіе, въ которое каждый пускается на свой рискъ, на свое горе и радость; нѣтъ, это — звено нѣкотораго преданія, это — даръ, переданный и полученный, уплачиваемый долгъ и исполняемая обязанность“.

Отсюда — упорный консерватизмъ и отсутствіе подвижности.

„Это племя послѣднее отстаивало свою религіозную независимость отъ Рима, и оно стало самою твердою опорою католицизма; во Франціи оно послѣднее защищало свою политическую независимость отъ короля, и оно же явило міру послѣднихъ роялистовъ“.

„Жизнь является имъ какъ нѣкоторое твердое условіе, которое измѣнить не во власти человѣка. Мало одаренные иниціативой, слишкомъ расположенные смотрѣть на себя, какъ на низшихъ и опекаемыхъ, они легко приходятъ къ фатализму и самоотреченію“.

„Отсюда происходитъ“, — продолжаетъ Ренанъ, „грусть этого племени“. Его пѣсни большею частью печальны, и Ренанъ едва можетъ найти слова, чтобы изобразить всю „прелестную унылость этихъ народныхъ мелодій“.

Въ кельтическомъ складѣ чувствъ онъ вообще находитъ великія достоинства.

„Съ потребностью сосредоточенія въ себѣ, въ кельтическомъ племени тѣсно связана та безконечная тонкость чувства, которая характеристична для этого племени. Натуры мало расположенныя къ изліяніямъ — почти всегда суть натуры чувствующія съ наибольшею глубиною; ибо чѣмъ глубже чувство, тѣмъ меньше оно стремится выразиться. Отсюда (въ поэзіи кельтовъ) эта прелестная стыдливость, что-то прикрытое, сдержанное, изящное, равно удаленное и отъ реторики чувства, столь знакомой латинскимъ расамъ, и отъ сознательной наивности Германіи. Внѣшняя сдержанность кельтическихъ народовъ, которую часто принимаютъ за холодность, зависитъ отъ той внутренней робости, вслѣдствіе которой они думаютъ, что чувство теряетъ половину своей цѣны, когда оно высказано, и что сердце не должно имѣть другаго зрителя, кромѣ самого себя“.