Владимир Стасов - По поводу концертов г-жи Олениной-дАльгейм

Какая обида и досада, что эта наша русская певица семейными причинами принуждена всегда жить далеко от России, в Париже! Это — громадный убыток для нашего музыкального искусства! У нас по части исполнения музыкального так мало, так мало своего, оригинального, что мы в тысячу раз больше, чем все другие люди в Европе, должны дорожить своим, собственным и не дозволять, чтобы пролилась понапрасну хоть единая капля из драгоценной чаши искусства. Что бы это было, если б тоже наш великий современный певец, Шаляпин, такой оригинальный, такой несравненный, такой своеобразный, тоже принялся жить где-нибудь за границей, в Париже или Милане! По счастью, этот колоссальный русский талант живет постоянно там, где родился, в своем отечестве, и только все больше и больше расширяет область своей деятельности и дает своим соотечественникам, в самых разнообразных краях своей страны, знать, ценить свой великий талант. В этом он сходится с несколькими другими значительнейшими своими предшественниками — с чудным своеобразным талантливым Ос. Аф. Петровым, Ив. Ал. Мельниковым и с Фед. Игн. Стравинским. Но вот к этой самой семье талантов, оригинальных, национальных и своеобразных принадлежит и Марья Алексеевна Оленина-д'Альгейм, явившаяся, как самая младшая, после них всех. И что же! Она, по силе обстоятельств, невольно лишает своих соотечественников возможности узнать теперь же ее талант, в самую сильную пору ее развития. Она лишь изредка и на короткое время может появляться среди нас, в России. Это для русских — потеря огромная.

Иногда говорят и пишут у нас: М. А. Оленина-д'Альгейм — талант не только русский, но и международный. Она исполняет талантливые романсы и песни не только все одни русские, но также иностранные, немецкие, французские, итальянские, на языках этих стран — не только одни современные, но и принадлежащие прежним временам Европы. И исполняет она эти новые и старые создания с таким же талантом и своеобразностью, как русские. Она дает свои концерты не только в России, но в разных других краях Европы. Она художница «интернациональная». Я скажу на это: «Ну, и слава богу! пускай она своим талантом приносит радость, свет и наслаждение не нам одним, но и другим своим современникам. Слава богу! На это жаловаться нечего». Но все-таки ее главная сила — создания наших собственных великих, талантливых музыкантов, потому что в их звуках, чувстве и выражении она всегда находит наиглубочайший родственный материал для своего вдохновения, чувства и правды. Национальность — самый великий и самый настоящий родник для каждого настоящего художника. Всякий настоящий художник приносит всегда с собою что-то новое, неожиданное и неизвестное, и к этому новому, неожиданному и неизвестному ему приходится приучать и воспитывать своих современников. Русские особенно сильно нуждаются в таком воспитании. Их слишком давно одолевает привычка мало веровать во все свое и, выше всякой меры, веровать во все чужое. Во всем самом важном по части искусства большинство русских надо переучивать, к новому своему приучать, и эта задача — одна из самых главных у каждого русского крупного художника. Г-жа д'Альгейм именно такая пропагандистка и учительница, но как же ей совершать свою чудесную, благодетельную задачу, когда она почти весь год живет далеко от своей страны и будущих учеников, а все зловредные элементы, напротив, вечно царствуют на ее месте, с утра и до вечера, неизбежно и неустанно, неотразимо и неутомимо.

В музыке наш главный враг — итальянизм, итальянское пение, итальянское фальшивое выражение, итальянские певуны (как их называли Глинка и Даргомыжский, а с ними вместе все наши новейшие талантливые музыканты). Проходят одно десятилетие за другим, тянутся нескончаемой вереницей у нас презренные певуны, и их фальшь, безвкусие, нелепость выражения, преувеличенность «чувства» — продолжают безжалостно озарять наш ум и сердце своим фольговым сиянием. Поди жди, когда-то наконец исчезнет у нас эта художественная чума!

При редкости и непродолжительности посещений России г-жой Олениной-д'Альгейм, Москва почему-то — уже я и не знаю почему, — оказалась восприимчивее Петербурга, и искреннее, и скорее поддалась романсовому крещению этой высокоталантливой художницы. После двух лет самого благодатного леченья Москва все более и более наживает здоровья и понимания, все с большим энтузиазмом принимает в своей среде чудного своего доктора и глотает чудодейственный его бальзам. После четырех концертов, данных недавно, в ноябре и декабре, г-жою Олениной-д'Альгейм в Москве, один из лучших московских музыкальных критиков, некто R., писал на днях в московской немецкой газете (№ 302): «Г-же Олениной-д'Альгейм удалось создать вокруг себя, у нас в Москве, целую толпу воодушевленных прихожан; с каждым концертом все более и более растет эта толпа прихожан, и недалек тот день, когда только люди с допотопными понятиями будут способны отмахиваться от волшебства ее пения». В Петербурге — таких «допотопных» еще немало, да вдобавок они все тщательно обернуты в итальянские пластыри и припарки. Скоро ли их проймет чистый воздух и светлое солнце?!

Однако нельзя сказать, чтобы Петербург так-таки уж совсем был теперь безнадежен. Он понемножку тоже дышит и понимает, что такое талант и талантливость, и в числе истинно талантливых художников понимает иногда г-жу Оленину-д'Альгейм и ее глубокозначительную деятельность. В первом ее концерте, 6 декабря, началось у публики с какого-то мороза и озноба. Но потом пошла потихоньку, понемножку — благодатная оттепель. Множество людей стало оживать, К концу вечера — в зале Кредитного общества все более водворялась весна, потом лето. Сердца заговорили, души раскрылись, как свежие бутоны у цветов, глаза засияли, груди ярко вздохнули. Наша удивительная учительница победила. Она праздновала триумф, перед нею поднималась могучая волна восторга и энтузиазма.

Еще бы такому счастью не случиться, когда талантливые уста ее с таким вдохновением произносили, страстно, шопотом, чудесные слова в похоронной песне Бетховена (никем теперь незнаемой, всеми теперь позабытой): «Когда я еще была жива, разве ты думал обо мне, — разве ты думал?..» Какая тут сияла красота поэзии, какая сила страсти! Еще бы душе не проснуться у всех, у самых равнодушных, у самых заскорузлых, у самых прозаиков, когда несравненная русская певица повторяла с огненным упоением великие музыкальные слова великого Франца Шуберта: «Тебе мое сердце, тебе мое сердце, и навеки — навсегда!..» (романс «Ungeduld»). Еще бы всем слушателям в тот вечер не быть глубоко потрясенными, когда г-жа Оленина-д'Альгейм, сама до глубины души потрясенная, произносила мрачные, трагические слова того же Франца Шуберта, в его чудесной картине влюбленного юноши, произносящего свое завещание: «И когда меня не будет, похороните меня в могиле из зеленого дерна, — моя возлюбленная так любит зеленый цвет!.