Борис Парамонов - Конец стиля

Даю очень простенький пример соответствующего социального поведения — из всем известной и доступной книги, эренбурговского «Хулио Хуренито»:

В вагоне мы разговорились с одним приказчиком из Малого Ярославца, уродливым горбуном. Он очень своеобразно нападал на коммунизм: «Что я? Образина. Насекомое с человеческим паспортом. Прежде я мог хоть надежду питать — разбогатею, зашуршу катеньками, все наверстаю. Может, скажете, что за деньги нельзя было все захватить? Ошибаетесь, хоть я ей и противен, и она будет юлой юлить, горб целовать, прыщ мой превозносить! А теперь что? За паек работать? Равенство? Так пусть они раньше всех родят ровненькими. Хорошо, за восемь часов работы — полторы селедки. А за горб, спрошу я вас, за мое унижение, — кто за это заплатит? Одно мне осталось — поступлю в продотдел чека и никто меня осудить не посмеет. Не от жадности, а во имя священного равенства».

Мне кажется, что случай Проханова — тот же самый. Этот человек чего-то лишен, чего-то ему не хватает. И он строит идеологию, мотивирующую его отъединенность от мира, его противопоставленность миру, нужду превращает в добродетель. Этот его космизм — так вроде бы называется прохановская идеология — меня мало интересует; меня интересует именно психология людей, прикрывающихся идеологически. Отчего, скажем, Николай Федоров строил идеологию общего дела — воскрешения отцов? Это пример показателен. Я согласен с тем, что среди этих чудаков попадаются гении: если не сам Федоров, то ученик его Циолковский может претендовать на это звание. Но чаще всего это именно чудаки и даже безумцы. И Федорову понадобилось воскрешать отцов только потому, что сам он не мог родить сына.

Что-то подобное следует сказать и о Проханове. Вот что он говорил в интервью «Элементам»:

Я окончил институт (МАИ) в то время, когда в стране возникал во всем своем величии и мощи Технологический Космос. Но в то же самое время в русской жизни, уже достаточно замордованной, возникал и другой вектор, другой пафос. Это русский религиозный, культурный космизм: наша плоская двухмерная жизнь вдруг стала стремительно обретать третью, вертикальную компоненту. Я оказался на стыке этих порывов. Нужно было бы выбирать одно из двух: или строить ракеты, или двинуться в том направлении, куда влекли родовые предания и мой русский генезис, мои дедовские библиотеки и любовь к природе. После изрядных мучений я выбрал второе. Оставив город, своих родных и невесту, поселился в деревне и стал работать лесником.

Прервем цитату: здесь важный пункт, который необходимо зафиксировать, не потерять в дальнейших прохановских словесах. Естественно, это невеста, которую он оставил. Мы здесь сталкиваемся с сексуальной проблемой: это то самое шило, которое не утаить. В дальнейшем этот образ — женский образ! — вернется в очень (а точнее, не очень) прикровенной форме. Продолжаю цитату — интервью Александра Проханова журналу «Элементы»:

Я видел, как начинают таять снега, как они превращаются в ручейки, как появляются первые синие цветы, а затем их сменяют красные. Я усматривал в этом природный языческий цикл, суть которого не объяснить словами, да и не нужно.

Я изучал восточную философию, медитативные приемы, погружался в родное православие, увлекался фольклором, мне всегда было интересно язычество. Более того, в ту пору у меня был индивидуальный мистический опыт, довольно сильный и интенсивный. Настолько сильный, что он не нуждался в том, чтобы его культивировать. Это был, как говорят православные, род особой космической прелести: мистические прозрения, видения, даже богоявления.

Был момент, когда пришло решение, нет, потребность порвать со светским миром, ощущение, что лишь в монастыре мое благо, моя среда, мое откровение. Но я попросил у Господа отсрочку, и она затянулась. С тех пор я всю жизнь ношусь по войнам, по бойням. Я нахожусь в вертепе, во тьме, потеряв тот мистический опыт, забыв тот свет, что увидел однажды, свет, который мог увести меня.

Здесь интервьюер прервал Проханова, напомнив о том, что тот со своих войн вывез большие коллекции бабочек. Проханов отвечает:

Большинство войн, на которых пришлось побывать, шли по известной дуге нестабильности, в основном в тропиках, переполненных этими поразительными по красоте существами. Некоторых из них я ловил на краях еще дымящихся воронок. Они странные, почему-то очень любят химию, видимо появились в ранние фазы жизни на земле, когда было множество зловонных серных источников. Бабочки прилетают на трупы, на пахнущие свежей краской и лаками военные машины, на корабли.

На этом, пожалуй, можно остановиться. Картина ясна. Александр Проханов — человек страдающий от одиночества. Все его скиты и войны — мотивировка для оправдания этого одиночества, для неумения справиться с ним. Ему ничего не остается кроме того, чтобы прикинуться суровым воином, не нуждающимся, скажем, в женской ласке. Рыцарь-монах некоторым образом. Но — прост русский человек, проговаривается все время: и про невесту проговорился, а теперь и про бабочек. Ясно, что эти бабочки, нежные создания, любящие зловонные запахи, — субститут женщины в бессознательном Проханова.

К интервью в журнале «Элементы» приложена фотография Проханова, причем очень странная фотография: он снялся голым, в одних трусах. Проханов демонстрирует свое телосложение, надо сказать неплохое. Это опять же вопль о недостающей любви. Молодой Чехов, Антоша Чехонте, сочинял для юмористических журналов шутейные объявления. Одно из них: «Потеряв надежду выйти замуж, продаю свое приданое. Егорушка, приди возьми меня!» Вот эту шуточку напоминает фотография голого Проханова на страницах журнала «Элементы».

Не стоило бы шутить над человеком с реальными и болезненными проблемами, если бы сам Проханов не лез на рожон. Он свои проблемы и фантазии, с ними связанные, хочет представить идеологией и даже политической программой, тогда как это психология, причем самая что ни на есть индивидуальная. Вот за это и надо его бить, вот это и надо разоблачать. Ведь если б, скажем, он остался в своем скиту, ушел бы в монастырь и продолжал бы наблюдать свои мистические явления — так и Бог с ним! Но он же хочет перенести приемы и стилистику этих мистических видений — в политику. Существуют индийские мистики-мудрецы, гуру, и сейчас их очень уж много развелось на Западе. Подлинные знатоки индийской мудрости говорят, что все эти проповедники и прозелиты — жулье, потому что истинный гуру никогда не выйдет из своей пещеры или какого-нибудь еще своего «укрывища».

Я даже предполагаю, что Проханов делал попытку уйти в монастырь, но только его туда не взяли. Тут две причины возможны: во-первых, все мы хорошо знаем, как комплектовались церковные кадры, какая инстанция по-настоящему принимала решения. Проханов был, мягко выражаясь, чудак, неизвестно было, чего от него можно ждать, а в серьезных организациях любят людей прогнозируемых. Во-вторых, не исключено, что и самим отцам-пустынникам Проханов показался неподходящим элементом — и по той же самой причине. Вот чем церковь надежнее свободной религиозности: это, что ни говори, культурная институция, ценящая не столько яркую индивидуальность, сколько здравый смысл. И это хорошо, я ни в коем случае не иронизирую. Давно известное правило политической мудрости на Западе: лучше составить правительство из десяти человек, взятых наугад из телефонной книги, чем из десяти профессоров Гарварда. Почему? Да потому, что телефонные люди — это скорее всего мирные обыватели, руководящиеся в жизни здравым смыслом, а профессора Гарварда — каждый сам по себе, у каждого свое мнение, причем нестандартное. В жизни нужно дуть в рутину, как говорил уже упоминавшийся Чехов.