Александр Шмаков - Письма из Лозанны

Роман «Покорение реки» В. Юрезанского был хорошо встречен прессой, и из двадцатитысячного тиража пять тысяч экземпляров по заказу «Международной книги» ушли за пределы СССР. Он был переведен на французский, чешский и болгарский языки. В Болгарии «Покорение реки» выдержало пять изданий.

Я познакомился с Федором Ивановичем Панферовым, как и миллионы читателей, когда прочитал роман «Бруски». Но лично узнал значительно позже, когда он был редактором журнала «Октябрь». Мне доводилось слушать его выступления о писательском труде и назначении художника, о трудностях редакторского дела.

Говорил он всегда спокойно, неторопливо. Иногда казалось, что Федор Иванович забыл о тех, кто его слушает, но впечатление такое было обманчивым. По прищуру глаз, хитроватой и доброй улыбке, характерному повороту седеющей головы, приветливо склоненной, чувствовалось, что он помнит о читательской аудитории и дорожит ее вниманием.

Меня, приехавшего в Москву, он встретил за своим редакторским столом. Стал сразу выспрашивать о делах края. Хорошо помню, как доложили ему:

— Федор Иванович, товарищ с Урала…

Панферов протянул руку:

— Рад повстречаться и поговорить.

Федор Иванович попросил поудобнее расположиться в кресле, сел сам и тут же заказал появившейся на его звонок секретарше горячего чайку.

— Без чая какой может быть разговор! — заметил он. И вскинув кустистые брови, добавил: — Расскажите что-нибудь интересное. Время наше чудеснейшее, все интересно… А потому рассказывайте все по порядку…

Слушал он внимательно, кивком головы ободрял. Выражение лица его все время менялось, видно было, что воображением дорисовывает и обобщает услышанное.

— Конечно, Урал изменился с тех лет, как я его знал, индустриально вырос и раздвинулся, — сказал наконец Панферов. — Вот об этом и следует написать очерк. Только больше живости в изложении, больше авторской страсти, — так, чтобы читателя радостно закачало от большой нашей жизни и шагов коммунизма…

Он отпил несколько глотков золотистого чая и отодвинул стакан.

— Урал — это колхозная и индустриальная держава! Сразу-то и оком не окинешь, пером не опишешь. Родина первых сельскохозяйственных коммун и мощных совхозов, арсенал тыла и фронта, словом, опорный край матушки России…

Федор Иванович прищурился.

— Не зазнались, не оторвались от питательной почвы? Не оторвались, — ответил сам же и заключил: — Слежу за печатью, вижу, остались Антеями.

Панферов спросил про Миасский автозавод и, охваченный воспоминаниями, с гордостью сказал:

— Лицезрел, как с конвейера сходили первые тракторы ЧТЗ и уральские автомобили…

Федор Иванович побывал на уральской земле в 1930 году.

В повести «Недавнее прошлое» он рассказал о своем знакомстве с нашим краем:

«Из-под Пятигорска я, признаться, терзаемый думой, направился в Тюмень… На базаре я натолкнулся на крестьянина, который собирался ехать в Шадринск. С ним вместе я и решил отправиться в Шатровский район, где все села и деревни вошли в единую сельскохозяйственную коммуну… Ехали мы долго. По пути к нам приставали все новые и новые, чем-то озлобленные люди… Это бежали кулаки от коллективизации… В центре Шатровского района я наконец расстался с кулацким потоком и со своим возчиком, чему был весьма рад…» {145} 145 Новый мир, 1956, № 12, с. 69.

Далее он описывает беседу с председателем Шатровской коммуны.

— Да, мы двинулись, океан-морем двинулись в коммунизм, — горячо отвечал тот на вопросы писателя вначале.

А через некоторое время, когда создались трудности в большом, еще не устроенном хозяйстве, начался отлив из коммуны, тот же председатель заявил:

— Летит все к чертовой матери. Коров согнали, а кормить нечем. Гадали: выгоним на пастбище, а оно вон чего: то дождь, то снег. Сплошной отел пошел — телят принимать некому: дохнут. Кур стащили в одно место — дерутся куры-петухи в кровь. Вот оно как…

И все же «движение все равно ширилось, росло, захватывая миллионы крестьян».

И писатель заключает:

«Из этой бурной жизни выросли мои «Бруски». {146} 146 Там же, с. 78.

Не случайной была поездка писателя в Зауралье. В годы становления Советской власти оно являлось колыбелью сельскохозяйственных коммун, на создание которых обратил внимание В. И. Ленин. Многие из организованных коммун в то трудное время не выжили, не преодолели сопротивления озверевших кулаков и недобитых колчаковцев, но именно они, эти коммуны, к началу сплошной коллективизации позволили накопить первый опыт колхозного строительства.

Писатель присутствовал на торжественном пуске Челябинского тракторного завода с крестьянином Матвеем, одним из прототипов романа «Бруски». Об этом Федор Иванович рассказал в 1934 году на XVII съезде ВКП(б). Перед входом на завод Матвей, переступив порог ворот, стал вытирать ноги. Его поразила чистота и порядок заводского двора.

— В сборочном цехе в это время сходил с конвейера гусеничный трактор, — говорил писатель. — Он шел по рельсам на колесиках, впереди его пластами лежали гусеницы, и ему надо было их надеть. Около трактора собралась огромная толпа и напряженно смотрела на то, как трактор — эта могучая черепаха — задвигался, заурчал на рельсах, затем трактор как-то подпрыгнул и стал на гусеницу.

— Обулся, — при общем молчании вырвалось у Матвея.

Все засмеялись, а Матвей отряхнулся и снова начал озоровать, но совсем не так, как прежде:

— Эти машины для наших полей не годятся, — сказал он.

— Почему? — спросили его.

— Да у него вон какие лапы-то, всю землю примнет.

А вечером, когда председатель Уральского исполкома, открывая торжественное заседание, сказал: «Пусть весь мир знает, что сегодня мы открываем Челябинский гигант», Матвей не выдержал и гаркнул из дальнего угла, поднимая всех на ноги:

— Да, пускай знает весь мир!

И в это уже время он, как и трактор в новые гусеницы, обулся в новую радость.

Осенью я снова видел его в колхозе. Он работал на машине, работал напряженно. Мы подошли к нему и, смеясь, заговорили:

— Как же так, дядя Матвей, ты машину ругал, а теперь сам на машине работаешь? Да еще, говорят, бригадиром.

Он ответил:

— Живучи на веку, повертишься и на боку.

Я отвел его в сторону и снова глаз-на-глаз спросил:

— Как с душой, дядя Матвей?

— С душой? — Он долго смотрел на машину и, поворачиваясь ко мне, улыбаясь, сказал:

— Душа на место встала.

Этот мудрый диалог крестьянина с писателем полон глубокого философского и социального смысла. И недаром Панферов замечает: