Павел Анненков - Г-н Успенский

Осуждение частных излишеств и погрешностей направления производилось критикой с замечательной строгостью и в эпоху его господства; она не оставалась молчаливой ввиду приторности или искусственного жара некоторых бесталанных произведений, которые хлопотали о народе для того, чтоб связать с ним свои литературные грехи, и не затруднялась указывать в них отсутствие истинного чувства, дельного понимания предмета и, при случае, очень ясно распознавала недостойную спекуляцию на общее расположение умов, как она ни хоронилась за похвальными стремлениями. Вероятно, по этой причине упреки, которые по временам раздаются ныне старому направлению, ограничиваются покамест отрицанием возможности передать истину касательно народного быта с помощью той манеры, которая была устроена прежним литературным периодом. Через десяток лет с небольшим нам понадобилась уже голая правда насчет простого человека – ни более, ни менее. Почему же и не так! Голая правда, без всяких прикрас, исканий по сторонам и оговорок, может быть положена в основание весьма плодотворной деятельности, только надо согласиться сперва, что принимать за правду? Нагота правды уже будет стоять тогда вне спора.

Автор «Рассказов» с первого же появления своего в литературе заявил себя врагом всякого церемониала и всех условий, которые бы могли связать его деятельность. Он поставил себе задачей изображение жизни не в подобранные, так сказать, ее минуты, не в чертах, глубоко скрытых на дне ее, а как она мечется в глаза сама собою. Никто лучше его не был приготовлен к этой задаче: его замечательная способность схватывать на лету каждое явление, со всеми мельчайшими подробностями, его спокойный юмор и откровенная веселость, без напряжения и усилий поддержать ее, тотчас же отличили выгодным образом его рассказы от других произведений в этом роде. Кто не помнит и кто не смеялся над картиной ожидания светлого дня, ночью, на селе, у священника, над расчетами обозничих с содержателем постоялого двора, который довел их непривычным чифирем почти до умопомешательства; над паническим ужасом, обуявшим целый ям и всех проезжих по милости одного буяна, который умеет владеть голосом и кулаками и т. д. Не все анекдоты г. Успенского, однако же, смешны по содержанию; есть и такие, которые, не переставая быть смешными, разоблачают глубокое страдание или ужасающую испорченность. Смех умеет везде пристроиться у г. Успенского. Как ни мрачен, в сущности, портрет бедного дьячка, празднующего крестины (см. рассказ «Крестины»), комический оттенок лежит на нем в той же мере, как и на равнодушных свидетелях его беспомощного состояния, как ни возмутительно зрелище разврата, притеснений и дикой жестокости, распространяемых кругом мирской крестьянской сходкой в сообществе с кабаком и целовальником (см. рассказ «Хорошее житье»), комический элемент облекает в одинаковой степени орудия тирании и их жертвы, не даваясь нигде ни гуще, ни слабее. Безразличие юмора до такой степени составляет принадлежность таланта у г. Успенского, что там, где он старается распределить его более справедливым образом или вовсе обойтись без него, посвящая перо свое на изображение простого трогательного анекдота, он уже теряет решительно все свое значение, как оригинальный писатель. Рассказ переходит тогда в очень обыкновенную, но тем не менее очень искусственную мелодраму, как это можно видеть в сценах «Рекрутский набор», помещенных в «Русском вестнике». Другой недостаток нашего автора состоит в том, что анекдоты его получают иногда забавный характер, только достигая крайней степени неправдоподобия, эксцентричности, чему мы видим образцы в рассказе «Деревенская газета», где чтение газеты мужиками представляет картину почти нечеловеческого безумия, что отчасти можно заметить и при расчете вышеупомянутых обозничих. К этому мы присоединим еще одно замечание: автор иногда укорачивает свои рассказы до того, что они перестают быть даже и анекдотами, а становятся передачей происшествия, начало и конец которого утерялся неизвестно по какой причине. Впрочем, последнее замечание касается уже только новейших рассказов г. Успенского, и обстоятельство это мы изъясняем излишней поспешностью работы, заранее уверенной в достоинстве своего производства. Там же, где юмор не слабеет под влиянием посторонних соображений материального или нравственного рода, он спокойно, мерно, почти как физическое явление, распространяется на всех действующих и очень бесстрастно кладет свою печать на разнородные лица: правых и виноватых, плугов и обманутых, которые еще не доросли до плутов, обидчиков и обиженных, которые еще не успели сделаться обидчиками в свой черед. Все это уравнение людей, нивелировка их производится не в силу какой-либо злобной, мизантропической теории, а наоборот, в честь веселого божества – смеха. Иначе и быть не могло: если между автором и предметом изображения нет никакой промежуточной, посредствующей мысли, явления жизни уже питают одно главное качество авторского таланта, которое и растет, на их счет, в ширь и глубь, без заботы о чем-либо, кроме своего существования…

В таком виде явились упрощения отношения к народу и так называемая голая правда на его счет. По выходе книжки «Рассказы» г. Успенский был объявлен представителем новой литературной эпохи, лучше понимающей условия народного существования и вернее, независимее собирающейся передавать его черты и подробности. Мы помним даже, что веселые рассказы г. Успенского были названы симптомами поворота литературы к более правильному и более трезвому взгляду на крестьянское сословие. Если все это правда, тогда автор может считать себя очень счастливым человеком: никто не делался представителем направления и не способствовал литературному повороту так беззаботно и с меньшими усилиями воображения.

Это не значит, чтоб мы не признавали или хотели заподозрить его репутацию как писателя, наделенного в замечательной степени талантом подчинять влиянию смеха всех самых изыскательных своих читателей. Конечно, никто не подумает отрицать в нем резвость и изобретательность фантазии, способной творить из окружающего мира неожиданные, крайне забавные узоры; никому также не придет в голову сомневаться в его умении блюсти строгое подобие истины и действительности при таких случаях, которые у другого писателя непременно возбудили бы недоверие. Он заставляет верить тому, что утверждает, и лучшим свидетельством этого может служить одно обстоятельство: еще никому не пришло на мысль справиться, на чем держится смех, производимый его рассказами, чем возбужден он и что остается после него? Успех рассказов г. Успенского в публике, кроме их прямых достоинств, поясняется еще и условиями того времени, в которое они стали появляться. Реформа крестьянского быта, со всеми последствиями для общества, уже близилась. Умы так были настроены к неизбежному перевороту, что еще не зная его сущности и содержания, заранее приучали себя с одной стороны, к ограничениям, которые он должен принести, а с другой стороны – к правам и вольностям, которыми он должен был сопровождаться. Все мы очень хорошо помним это недавнее время, когда, не отказываясь вполне от закоренелых жизненных своих привычек, общество говорило об уничтожении привилегий. К этому времени подоспело и понятие о народе, как о нравственном лице, с которым следует обходиться просто, независимо, подвергая его беспощадному обличению и действию суровой правды наравне со всеми другими лицами и предметами общественного и государственного значения. Иллюзии, которые окружали народ, еще не вышедший на свободу, становились, по мнению общества, не нужны теперь, когда он уже находился на рубеже ее. Рассказы г. Успенского с их бесцеремонной расправой и обличением пороков и комических сторон народного быта подходили в некоторой степени, конечно, без ведома их автора, к общему настроению этого промежуточного времени, которое включило в число своих обязанностей строгое исследование недостатков вновь прибывающего члена гражданского общества, неумытное правосудие к нему и неослабный за ним надзор, предоставляя и ему, в его очередь, платить тою же монетой своим старшим братьям, если пожелает. Всего более нравилось в рассказах нашего автора отсутствие того мистического существа, которое являлось у прежних писателей под именем народа, стояло за всеми их комическими или безобразными лицами и как будто искупляло их нелепости и их преступления одним своим присутствием. По временам от существа этого писатели отделяли живые и серьезные образы, не вполне высказывавшие себя, но исполненные глубоких намеков на жизнь и открывавшие существование какого-то оригинального ученья о человеке, что все раздражало любопытство читателя и мешало составлению решительного приговора над народом. В рассказах г. Успенского это таинственное существо было упразднено; народ разбился на множество отдельных личностей, более или менее пошлых, смешных и карикатурных: он сделался яснее и понятнее, и суждение о нем значительно облегчилось. И не один произвол суждения выигрывал при этом: выигрывал и автор, имея дело с лицами, за которых ни с кем не приходится считаться, которые уже никем не поддержаны и, как подобает свободным гражданам, несут сами ответственность за свои поступки. Что нужды, если эти составные части народа, оторванные от общей массы его и поставленные отдельно, едва держатся на ногах, отличаясь беспомощно-нелепым или тупо-пассивным характером? Достаточно, что в изображении их нет ничего подложного, а что автор имеет полное право при этом воздержаться от всяких выдумок, фантастических предположений или создания идеалов, которым не верит, о том и говорить нечего. Мы находим все резоны, заставившие его искать физиономии народного быта в самом близком от себя расстоянии – вполне уважительными. Мы готовы следовать за ним куда угодно и нисколько не прочь от явлений простонародного русского мира, взятых по мелочи и без связи с общим характером сословия, особенно если передаются они с такой неисчерпаемой веселостью, как у нашего автора. Литература должна была рано или поздно приняться за свободную разработку простого человека в его бедной самостоятельности, когда все угловатости и недостатки его природы открываются очень ясно. Без этого мы бы не имели равностороннего изучения народной жизни и ее возможно полной картины. Г. Успенский всегда будет заслуживать нашу благодарность за употребление своего увлекательного юмористического таланта на воссоздание будничной, ежедневной стороны народа, со всеми ее странностями и комическими элементами, свойственными, впрочем, в разных видах и формах всем будничным сторонам каждого общества. В нашей литературе он занимает почти такое же место, какое в истории живописи занимают Теньер, Остад и другие, им подобные мастера, а это весьма почетное место.

Читать дальше