Поль Верлен - Шарль Бодлер

Теперь же пришло время поговорить о Шарле Бодлере как о художнике.

Поэтика Шарля Бодлера, даже если бы он не постарался выразить ее основные принципы несколькими довольно четкими фразами, проявляется с достаточной ясностью в самих его стихах, а вкратце может быть изложена в этих строках, взятых из двух предисловий к его превосходному переводу Эдгара По, а также из других лежащих передо мной сочинений:

«Тьмы людей воображают, что цель поэзии — обучение чему-либо, что она должна либо укрепить совесть, либо предъявить хоть что-нибудь полезное… Поэзия, если только захочешь углубиться в себя, вопросить свою душу, припомнить свои былые восторги, не имеет иной цели, кроме себя самой; она не может иметь никакой иной цели, и ни одно поэтическое творение не будет столь великим, столь благородным, поистине столь достойным называться поэзией, как то, что пишется единственно ради удовольствия написать стихи…» [14] Бодлер «Новые заметки об Эдгаре По» (1857). Перевод М. Квятковской. — «…он окончательно установил условие, при котором может появиться произведение искусства, каковое условие есть исключительная любовь к Прекрасному — Навязчивая идея» [15] Бодлер «Теофиль Готье» (1859), речь идет о романе Теофиля Готье «Мадмуазель де Мопен». Перевод Е. Баевской. .

Нужно быть господином д’Антрагом, чтобы не приветствовать эти здравые идеи, изложенные столь чеканным, ясным и простым слогом, чистейшим образцом прозы и подлинной прозой поэта. Несомненно, Искусство не зависит от Морали, так же как и от Политики, Философии и Науки, и Поэт впредь не обязан отчитываться перед Моралистом, Трибуном, Философом или Ученым, равным образом и они не ответственны перед Поэтом. Несомненно, цель поэзии — Прекрасное, только Прекрасное, Прекрасное в своей чистоте, без примеси Пользы, Истины или Справедливости. Тем лучше для всех нас, если вдруг окажется, что произведение Поэта — случайным образом! — содействует справедливости или правде. Если же нет, тем хуже для господина Прудона. Что же касается пользы, этой неудачной шутки, мне кажется, не стоит впредь относиться к ней серьезно.

Другая выдумка, которую давно пора отправить в архив, выдумка не менее вздорная, но куда более опасная, ведь стоит только примешаться ребяческому тщеславию, как она способна оставить в дураках самих поэтов, — это Вдохновение. Вдохновение — экий балаган! Вдохновенные пииты — экие шарлатаны! Вот что об этом говорит Бодлер, и поэтам останется только поблагодарить его за справедливость суждения:

«…Насколько иные поэты притворяются, что они пребывают во власти самозабвения, и думают, зажмурясь, попасть в цель, насколько они веруют в хаос и надеются, что наугад подброшенные к потолку строки свалятся им на голову готовыми стихами… любители случая, фаталисты вдохновения… фанатики белого стиха » [16] Бодлер «Новые заметки об Эдгаре По». .

О лютни, арфы, туманные дали и треножники , всего несколько пренебрежительных и резких слов, и каково мщение, не правда ли? Сколь приятны для слуха эти звонкие удары, словно хлыстом по пояснице, так справедливо доставшиеся тем одержимым со всей их бутафорией, что шатаются по городу и возглашают Deus, ecce Deus! [17] Бог, вот Бог! ( лат. ) Восклицание Кумской сивиллы из «Энеиды» Вергилия (VI, 46). под самым носом опешившего буржуа, уверовавшего, будто настали последние времена! Ну и что с того, что теория, которую они волокут за собой, так высоко возносит поэта, чье предназначение столь долго и столь абсурдно сводилось к роли инструмента в руках Музы, простой клавиатуры, которую открывают, закрывают и даже покупают, или того пуще — шарманки, губной гармошки или бог весть еще чего!(Непристойные идеи порождают столь же непристойные сравнения, простите!) О Муза ! Не будем же больше профанировать это августейшее имя, так же как и имя Аполлона, — два самых великолепных символа, которые нам завещала греческая античность. Но ведь Муза — это не что иное, как воображение, которое вспоминает, сравнивает и воспринимает, тогда как Аполлон — воля, которая выражает, определяет и сияет, и ничего более. И, сдается мне, этого довольно.

«Страстотерпцам» точно так же досталось от Шарля Бодлера, как и их пособникам Утилитаристам и Вдохновенным:

«Итак, принцип поэзии выражен неукоснительно и просто в человеческом стремлении к высшей красоте, и проявляется этот принцип в восторге, в душевном возбуждении, — в восторге, ни в коей мере не зависящем от страсти, то есть сердечного опьянения, и от истины, то есть пищи для разума. Ибо страсть — естественна , даже слишком естественна, а потому способна привнести оскорбительный, нестройный тон в сферу чистой красоты, и слишком привычна, слишком несдержанна, то есть угрожает смутить чистые желания, изящную печаль и благородную разочарованность, что населяют потусторонние пространства поэзии» [18] Бодлер «Новые заметки об Эдгаре По». .

В конечном счете, не правда ли, это все, что могут ожидать наши жалкие ересиархи от правоверных поэтов?

К чему же стремится сам Бодлер? Об этом несложно было догадаться по тому, что он отвергает и что привечает в поэте. Самое важное для него — Воображение, «царица способностей», тонкое и одновременно ясное определение которому Бодлер дал в «Салоне 1859 года». То малое пространство, которым я сегодня располагаю, увы, не позволяет процитировать этот исключительный отрывок целиком. Тем не менее вот некоторые его фрагменты:

«Воображение соединяет в себе и анализ и синтез; между тем есть умелые аналитики, способные кратко резюмировать свои выводы и при этом начисто лишенные воображения. Однако оно не исчерпывается анализом и синтезом. Воображение как будто можно приравнять к чувствительности, и тем не менее встречаются люди, весьма и даже слишком чувствительные, но обделенные воображением. Именно благодаря воображению мы постигли духовную суть цвета, контура, звука и запаха. На заре человеческой истории оно создало аналогию и метафору… Оно воссоздает новый мир, вызывая ощущение новизны… Без него любые способности, какими бы основательными или изощренными они ни были, обращаются в ничто, и в то же время мы снисходительны к слабости отдельных второстепенных качеств, если они одушевлены мощным воображением…» [19] Перевод Н. Столяровой и Л. Липман. .

Кроме воображения, Бодлер требует от поэта всепоглощающей любви к своему ремеслу. Нужно отдать должное художнику, который в сей меркантильный век открыто проповедует о том, что у древних — о люди! — имело силу закона, тогда как некоторые сегодняшние Исавы продали бы поэзию за чечевичную похлебку!