Виссарион Белинский - Тереза Дюнойе. Роман Евгения Сю

Грустнее всего, что к этой шайке сказочных потешников добровольно примкнулся писатель с несомненным и большим дарованием. Мы говорим о знаменитом Ежене Сю. В его «Парижских тайнах» столько любви к человечеству, благородных инстинктов, столько страниц, запечатленных признаками высокого таланта! И между тем весь роман основан на мелодраме, столько неестественных лиц, особенно между отличающихся по части добродетели! Герой романа – лицо сказочное, невозможное, героиня – и приторна и неестественна; поэтому эпилог, как неизбежное следствие ложной причины, бросается в глаза своею пошлостию, приторною сентиментальностию, лицемерством чувства, скукою, неестественностию, надутостию и фразерством. В «Вечном жиде» местами поражают читателя те же яркие достоинства, какими блистают «Парижские тайны»; но недостатки уже во сто раз поразительнее, нежели в послед нем романе. Важность иезуитов, сила их влияния мелодраматически преувеличена; это еще куда бы ни шло, по крайней мере, цель автора была хороша и похвальна; но к чему приплел он тут легенду о жиде и жидовке? И что он ею сделал? – насмешил всех, потому что впал через нее не только в неестественность рассказа, но еще и в реторическую надутость изложения. А это чудовищно огромное наследство, в 200 миллионов, охраняемое несколькими поколениями одной и той же жидовской фамилии? А приторные близнецы-сестры, Роза и Бланка, а страшный успех всех проделок Родэна и мелодраматическая смерть: всех добродетельных лиц романа? Но всего и не перечтешь! Зачем же это «все» замешалось в произведение необыкновенно) даровитого писателя? Затем, что нужно время и время для того, чтобы писать хорошо и обходиться без нелепостей, натяжек и эффектов, чтобы обдумывать свое произведение прежде, нежели оно написано, и потом обделывать, исправлять, а местами и вовсе переделывать все написанное сгоряча, неловкое, неровное, несообразное с целым. А времени-то и нет у г. Сю: он контрактом обязался поставлять по целому тому к такому-то сроку. Написавши главу первого тома, он сейчас же отсылает ее в типографию журнала, и, таким образом, первая глава первого тома должна оставаться неизменяемою, хотя автор хорошенько не знает, что он будет писать во втором томе, а всех томов-то десять!.. Итак, если в первой главе он допустил, может быть, и по необходимости, какую-нибудь нелепость, – он уже на весь роман связан этою нелепостию и должен развивать ее во всех десяти томах, как бы ни отвратительна казалась потом она самому ему!.. Всему злу корень – деньги. Еженю Сю платят огромные суммы и, естественно, за это требуют, чтобы он работал за троих. Сколько уже раз останавливался он в своих работах, как останавливается водовозная лошадь, несмотря на удары кнута, ибо чувствует, что ей надо или остановиться и перевести дух, или сейчас же повалиться замертво… Итак, здоровье, талант, литературная репутация, – все принесено в жертву деньгам! Винить ли его за это?.. Не дай Бог никому подражать ему, но я не чувствую никакой охоты винить его, тем более что и без меня за обвинителями дело не станет… По-моему, тут во всем виноват fatum… (рок ( лат .))

Что бы ни писал Ежень Сю, всегда у него есть что-то вроде мысли, какое-то стремление решить, или, по крайней мере, поставить на вид, какой-нибудь нравственный социальный вопрос. В этом отношении он верен себе и в двух романах, которых заглавие выставлено в начале нашей статьи. Героиня первого романа, Тереза Дюнойе, страстно полюбила величайшего негодяя, который, нисколько не любя ее, уверил в своей любви, из расчета, потому что женитьбой на ней думал поправить свои расстроенные обстоятельства. Чтобы вернее достичь цели, он обманул ее, но, когда увидел, что отец прогнал Терезу и начисто отказался дать ей хоть грош, он решился из сострадания к ней еще несколько времени обманывать ее. Она видит все, страдает, но верит ему со всем упорством слепой страсти и сильного характера. Она не перестала страстно любить его и тогда, как вполне убедилась в его подлости. Ее любил другой, спас с ребенком от голодной смерти, перевез к себе в замок, против ее воли, обеспечил участь ее ребенка, в надежде, что она излечится наконец от своей несчастной страсти к негодяю и полюбит его; но он, несмотря на эту надежду, ничего от нее не требовал. Тереза видела его страдания, сознавала его благородство и достоинства, была ему благодарна, глубоко уважала его, так же как ясно видела, что первый предмет ее уродливой любви – мерзавец, – и все-таки продолжала любить мерзавца… Мысль верная, но не новая! Ее давно уже прекрасно выразил аббат Прево в превосходном романе своем «Манон Леско». Еще шире, глубже и полнее развил эту мысль Жорж Санд в одном из лучших романов своих – «Леон Леони». Тягаться г. Сю с такими произведениями, конечно, не под силу; но тем не менее роман его, не будучи художественным созданием, имел бы свое значительное беллетристическое и литературное достоинство, если б в него, как и во все романы Сю, не вмешалась мелодрама. Герой романа, барон Эвен Кереллио, влюбился в Терезу совершенно фантастически, заочно, то есть он влюбился в портрет какой-то женщины, по преданиям, наделавший много зла его фамилии, а потом влюбился в Терезу, увидев, что она, как две капли воды, похожа на портрет. А портрет – заметьте – был сожжен в камине еще в детстве Эвена, а явился вновь по воле рока… К чему все эти истертые, пошлые и тривьяльные «роковые» пружины, столь обольстительные для суеверия старых баб (а не женщин, потому что это не одно и то же) да для легковерия юных пансионерок? Заключение романа – верх нелепости и пошлости: помешанный рыбак, старый суеверный бретонец, Мор-Надер, искренно считающий себя колдуном и предсказателем, давно уже предрекал Эвену, что он погибнет в волнах океана в черный для его фамилии месяц (ноябрь), – и раз во время прогулки в лодке по морю едва с умыслу не утопил Эвена, за то, что тот усомнился в его даре предсказания… И вот наши несчастные жертвы любви, после смерти ребенка, решаются в черный месяц оправдать предсказание Мор-Надера – и погибают вместе с ним втроем… Удивительно эффектно, но это-то и любит толпа, а деньги за то и даются теперь, что любит толпа…

Почти на эту же тему написана и «Матильда». Прежде всего это роман длинный, длинный, длинный, растянутый, монотонный и страшно скучный; потом, это вообще преплохой роман, хотя в нем и встречаются изредка довольно удачные страницы. «Матильда» предшествовала «Парижским тайнам» и имела, хотя и далеко не такой, как эти последние, но все же огромный успех. Кроме отсутствия не только художественного, просто литературного, беллетристического достоинства в изложении, в романе этом автор обнаружил редкое непонимание того, что он делал и что бы ему должно было делать, чтобы его произведение не вовсе было чуждо правдоподобия и естественности. Из своей Матильды он силился сделать какой-то идеал женщины, что-то вроде героини добродетели и страдалицу от злобы и развращения света; а на деле выходит, что это женщина ограниченного ума, без характера, легковерная, скучная и несносная своею навязчивостию в любви, своими пансионскими мечтами о счастии вдвоем под соломенною кровлею, – и еще более скучная и несносная своими вечными жалобами, слезами и хныканьем. Уже перегоревшая в страстях, испытанная горем жизни и тяжкими страданиями, она, видя, что молоденькая девочка сделалась больна насмерть от любви к тому, которого она, Матильда, без памяти любит и которым она горячо любима, решается на самое нелепое, по его бесплодности, и самое опасное, по его следствиям, самоотвержение. Она возвращается добровольно к своему мужу, страшному негодяю и развратнику, и притворяется, что опять любит его, а между тем своего благородного и платонического обожателя наводит на мысль – жениться на девочке… Тот вдвойне в отчаянии – и оттого, что мечты его на счастие рушились, и оттого, что любимая им женщина оказалась, по его мнению, весьма основательному, пошлою женщиною, ибо могла сойтись вновь с негодяем, давно заслужившим галеры: скажите, до женитьбы ли тут ему? И как, в этом положении, навести его на подобную мысль? Но для г. Сю нет ничего невозможного; он храбр – и не трусит натяжек и неестественности. Как дурак, герой его женится на девочке, и стал счастлив. Но общий их всех враг тайно уведомил его жену, что она обязана своим замужеством самоотвержению Матильды, – и случилось то, что рано или поздно, так или иначе, а непременно должно было случиться, чем обыкновенно разрешаются подобные самоотвержения: Эмма чахла, чахла, да и умерла. Мы охотно соглашаемся, что без доброго и благородного сердца человек не может быть способен на подобные самоотвержения; но в них еще гораздо больше сердца участвует экзальтированное воображение, глубоко скрытое самолюбие, тайное желание рисоваться перед другими и в особенности перед самим собою в качестве героя добродетели. Такие люди – враги своего и чужого счастия; даже и хорошие их качества служат только ко вреду других и их самих больше всего. Вот как следовало бы автору понять свою Матильду, – и на ее несчастной натуре, а не на злобе света основать все перенесенные ею страдания. Тогда, может быть, вышел бы более или менее интересный роман, а не скучная сказка.