Виссарион Белинский - Искатель сильных ощущений. Сочинение Каменского

– С первого взгляду на окружающие предметы человек должен был видеть, что все они произошли, сотворились. Первое, общее им всем свойство, которое должно было поразить его, есть происхождение, сотворение, переход от небытия, от несуществования к столь роскошному, разнообразному, столь деятельному существованию. Признак сотворения – вот мерило, которым человек обтекал поприще вселенной от Сириуса до песчинки, праха, им попираемого. Все слилось для него в один общий знаменатель – сотворение. Ответ на вопрос: все ли творилось, звучал в целой цепи мироздания – и в стройном движении светил небесных с их системами и в борении стихий планетных, и в свисте вихря, и в плеске воли, и в порывах пламени, и в стройном чине царств природы, и в сочетании духа с телом, все говорило ясно, все отвечало: «Меня сотворили!» Внимая лишь общему, торжественному голосу природы о происхождении, прислушиваясь к дивным звукам ее присутствия (Daseyn), бытия, рассматривая идею сотворения, человек удовлетворял лишь своему любопытству, тешил его явлениями, как игрушками; раздраженная любознательность толкнула его дальше, он захотел знать, отчего все это? откуда оно? кто причина этих явлений? кто первый нумен всех феноменов? Кто сотворил все это?.. Разрешая вопросы то аналитически, то синтетически, восходя или нисходя, двигаясь от периферии к центру или от центра к периферии, действуя то умозрительно, то эмпирически, он добился, дошел, хотя различными путями до одного начала, назвав его и богом, и началом всех начал, и высшею интеллигенцией. Рассматривая свойство бога, силы предвечные, он стал приспособлять их к сотворенному, начал разрешать вопрос, каким образом все сотворилось. Отсюда ряд предположений о процессе творения, ряд космогоний. Всякому предмету есть назначение, всякому явлению есть цель – какая же цель творения?.. для чего сотворено все?

– Шекспир написал Отелло: ревнивая любовь, как ворон Прометея, клюет, терзает сердце человека; он написал Лира: любовь отца точит ум и сердце человека до безумия; он написал Макбета: жажда власти сжигает пятна крови на сердце человека – сердце человека было типом его фантазии, он не сходил с него, как пена с Терека в Дарьяле, – словом, Шекспир во всю жизнь лишь перетворял в образах поэтических одно и то же сердце человека, и в них, как в зеркале, любовалось его сердце, то положительно, то от противного. Такова идеальная цель созданий поэта.

– Микель-Анджело взлетел до идеи великого, божески высокого своим куполом св. Петра; тысяча жизней человеческих висит на капителях колонн, поддерживающих его исполинский свод. «Это… сделал… я…» – говорил он сам себе, – это земля, прах, наслаждающийся возможностию подняться к небу… Так и для того творит зодчий.

– Не думаешь ли ты, что какой-нибудь Моцарт, летая на крыльях мощного своего гения в мир звуков, прислушиваясь к ним, выбирал любые, похищал их и наконец проявлял в божественной гармонии для того, чтобы толпа сказала: «Как это хорошо, приятно для слуха!» Вздор! «Отделюсь от тела, полечу на лоно беспредельности, вкушу заранее бессмертие; мне мало этой земной жизни, хочу небесной; я частичка этого всемощного духа; – звуки мои, дети мои! несите меня туда…» Так мечтал, для того творил Моцарт своего Дон-Жуана, свой Requiem…

– А Рафаэль?

– Взял кисть и начертал —

«Мадонна мое создание, – говорил он, – падайте ниц перед торжеством искусства!»

Восторженный Энский вскочил; ему было все равно, слушают ли его или нет.

– Полубоги земли, – продолжал он, – восхищаясь вашими творениями, я пытался проникнуть в святилище неземных подвигов, в сокровенные рабочие палаты гения и мнил, что угадал цель ваших творений. Бог – это целое вашей половины, поведавший вам законы, приемы творения, не так ли же, не для того ли же и сам творил; отделив часть бытия своего, он проявил ее в материи, он затрубил ее в эфир, он очертил ее в сферы, он двинул силами и теперь, восседая на лоне своей предвечности, он живет, любуясь, наслаждаясь сознанием себя в сотворенном, сознанием родства сотворенного с ним. Он также вещает: «Это мое», но в то же время ощущает, что оно несходно с ним: «Я не таков… велик я, всемогущ, предвечен, беспределен я дух, – а это!..» Но всмотрись, что сделал он, чтоб жить, наслаждаясь таким образом? Свое мощное слово, это идеальное зерно творения, он загрубил до материи, – понимаешь ли этот высокий акт самопожертвования?

– И все великаны земли не то ли же делают, желая любоваться собой в своих созданиях, желая жить этой идеально эгоистическою жизнью: они по необходимости должны искать средства в вещественном мире и, проявив ими свои идеи, по необходимости должны делиться с нами своими восторгами, вдохновениями. Они жертвуют собою, и самопожертвование идет рядом рука об руку с творением. Не другие составляют средство или орудие их наслаждения – они сами.

Энский замолчал и в сильном волнении стал ходить по комнате. Татарин продолжал марать бумагу, задумался, приставив палец ко лбу, кривлялся, щипал перо; короче, показывал ясно нетерпение азиятца добиться в чем-нибудь толку.

– Покажи, Мурат, что заметил ты, – сказал Энский, вдруг остановившись перед ним: – ты многого, я думаю, не понял?.. Что это?.. Два листа кругом! Это все, что я говорил?.. Ты ничего, стало быть, не понял?

– Ничего, – смиренно отвечал воспитанник.

– Глупец я! – закричал Энский и с смехом упал в кресла. – Бедный, жалкий Мурат! я дал слишком сильный прием моей философии, и, вместо исцеления, ты захворал еще больше. Ха, ха, ха!..

– Я не виноват, – отвечал жалобно горец.

– Знаю, знаю, мой милый Мурат: я виноват, я смешон, я чудак, – я набиваю тебе голову бог знает чем; философия! Ха, ха, ха!..

И Энский снова смеялся от души над собою и затруднением, в которое ставил своего воспитанника.

– Садись лучше писать под диктовку, Мурат: это будет полезнее, ты так плохо знаешь русскую орфографию. – Мурат сделал кислую рожицу.

– Что, не хочется?

– Послушайте, Энский, по крайней мере диктуйте из маленькой книжечки, – вот этой зелененькой.

– Хорошо, подай ее… Пиши:

«Не всегда нужно, чтобы истина осуществлялась, делалась осязаемою, и того довольно, если она, как дух, витает кругом нас и напутствует гармонии, подобно звону колокола, с какою-то важностию и вместе с отрадою раздающемуся в воздухе».

– Это что-то непонятно, как ваша философия.

– Пиши дальше:

«Надувать не значит еще играть на флейте: тут нужно двигать пальцами…»

– Правда это, Мурат?

– Можно и двигать пальцами, а все-таки не играть…

– Пиши:

«Лучшая сторона истории – это энтузиазм, которой она возбуждает».

Читать дальше