Виссарион Белинский - На сон грядущий

На стр. 89 слово «поминала» употреблено вместо «помнила» или «вспомнила». На стр. 103 употреблены два глагола в разных временах: «подпирала – устремились». На стр. 354 вместо «по мнению света» точнее, по смыслу фразы, было бы сказать: «в мнении света». На стр. 368: «так, как говорил я, прошло два года», не хорошо! На стр. 375: «опять заблуждение одно от него отлетело», неправильная расстановка слов; впрочем, может быть, здесь и опечатка…

Мы могли бы набрать с десяток таких обмолвок; правда, они безделица, но зачем при таком уменье владеть языком, при такой естественной гибкости слога, зачем, повторяем, даря публику прекрасным подарком, не уничтожить этих небрежностей и давать повод незваным гостям в нашей литературе цепляться за эти небрежности и питать ими свое корректурное тщеславие, которое сим господам заменяет все возможные таланты и сведения?.. [8]Мы уверены, что автор отделается от этих небрежностей при втором издании своей книги, в необходимости которого невозможно сомневаться.

Объем библиографической статьи не позволяет нам ни рассказать содержания повестей, ни обратить внимание на многие и многие страницы, блестящие неподдельным, непринужденным остроумием, к которому не приучили нас наши романисты, – на другие страницы, отличающиеся истинным, высоким красноречием, – на целые сцены, одушевленные глубоким чувством и верною наблюдательностию. Прочтите, например, сцену бала (193 по 200 стр.); сцену концерта (213 по 217); сцену похорон княгини (242 по 248); сцену в церкви (157 по 161) или последние главы «Большого света» (стр. 410 по 428). Прочтите небольшое письмо любовника, этот камень преткновения для обыкновенных романистов (стр. 224):

Генриетта! Я был на краю гроба: зачел! удержали вы меня! К чему воспоминанья? Они – насмешка над настоящим. Забудьте меня! Я не тот, что был, вы не узнаете меня. Теперь я нищий, совершенно нищий, – нищий достоянием, нищий твердостью, нищий мыслию и чувством. Одно сокровище храню я еще в душе моей: это любовь к вам, моя Генриетта, – это любовь к тебе, моя невеста. Я унесу ее с собой… Настанет жизнь, где наши жизни сольются в одном солнечном луче. Тогда мы будем счастливы… Прощайте! [9]

Это письмо в несколько строк, но оно требовало больше таланта и знания человеческого сердца, нежели составление целой повести. Хотите ли сцену в другом роде (стр. 372 и 373):

Всех более надоел ему маленькой франтик с мужицкой прической, с цепочкой, с лорнетом, который не давал ему покоя.

– А! bonjour [10], очень рад вас здесь встретить. Мы в театре очень часто видимся. Кто вам больше нравится: Allan [11]или Taglioni? [12]Вообразите, я; видел пятнадцать раз сряду «Гитану». Я всегда во французском театре. Что делать?.. Люблю Allan; нас в театре несколько человек всегда вместе – Петруша, Ваня… Вы знаете Петрушу, графа Петра В., и Ваню, князя Ивана? Славные ребята! Я с ними неразлучен. Обедаем каждый день почти вместе у Кулона или у Legrand [13]. Как по-вашему, кто лучше, Legrand или Coulon? [14]Хорош Legrand! Дорог, нечего сказать, а мастер своего дела! – Вы много ездите в свет, слышал я. – Скажите, пожалуйста, ет ву каню авек ле Чуфырин э ле Курмицын? [15]– Нет. – Жалко! Очень у них весело! Уж не такие вечера, – продолжал он, наклонясь на ухо Леонина и улыбаясь лукаво, – уж не такие вечера, как здесь; почище, гораздо почище. В комнатах освещено прекрасно, а за ужином не подают черт знает что. Курмицыны долго были за границей и живут совершенно на иностранный genre [16]. Славные вечера! Я очень хорош в доме. Хотите, я вас представлю? Я с ними очень дружен… [17]

Не правда ли, что вы встречали этого франтика? Непременно встречали! Он живой перед вами. Уверяем автора, что его господин йет ву каню войдет в пословицу и останется вечным… как бишь это называется, типом , что ли? – в истории наших нравов.

Не желая предупреждать любопытства читателей, мы выписали здесь небольшие отдельные строки; но повести графа Соллогуба производят наибольшее впечатление в своей целости, а остроумная его наблюдательность усыпала их такими неожиданными и тонкими подробностями, которые не переносимы в критику. Нельзя не подивиться, как хорошо известны молодому писателю все классы нашего общества: и большой свет, и быт поселян, и средний класс, и жизнь немцев, и студенческий быт, и провинциальные обычаи, – и, что всего важнее, все рассказы его согреты теплым чувством любви и проникнуты благородством мыслей; здесь тайна того сочувствия с читателями, которого ни– когда не постигнут люди, думающие, что можно писать без вдохновения, даже без убеждения, и что в искусстве, как в ремесле: стоит только набить руку, чтоб попасть в литераторы.

Оканчивая статью, мы не можем не принести жертвы промышленному духу нашего времени. Вспоминая хорошие повести, у нас существующие, мы нашли, что русская литература нашего времени не совсем бедна ими, – и потому думаем, что тот затеял бы хорошее дело, кто собрал бы в одну книгу все повести, доныне изданные особо или рассеянные по журналам: Пушкина, Гоголя, Лермонтова, князя Одоевского, графа Соллогуба, Даля, Павлова, псевдонима А. Н. [18], Панаева, Гребенки и других. Такое собрание необходимо имело бы успех в России и послужило бы пособием для иностранцев, которые с недавнего времени так прилежно занимаются русскою литературою и которые, будучи обмануты пышными объявлениями литературных спекулянтов, принимаются за переводы изделий, нисколько не достойных этой чести и только поселяющих весьма странное мнение о нашей литературе на чужой стороне, где не могут быть известны все домашние сделка наших чернильных витязей [19].

Рецензия Белинского на первый сборник повестей и рассказов В. А. Соллогуба «На сон грядущий» – один из многочисленных отзывов критика о его творчестве в эти годы (см. письма Белинского И. И. Панаеву от 25 февраля 1839 г., от 15 марта, 25 и 31 октября 1840 г., 20 апреля 1842 г.). В обзоре «Русская литература за 1841 год» Белинский отметил «три прекрасных произведения» – «Историю двух калош», отрывок из «Тарантаса» и «Аптекаршу», о последнем он сказал, что оно явилось «особенным доказательством таланта автора», ибо это «само мастерство, характеры все до одного прекрасно очерчены, верно выдержаны» (наст. т., с. 332). В статье «Русская литература в 1842 году» Соллогуб назван «первым писателем в современной русской литературе» (наст. изд., т. 5).