Виссарион Белинский - Голос в защиту от «Голоса в защиту русского языка»

Что касается до стихов Кольцова, приведенных в рецензии «Отечественных записок» как пример живописности русского языка в изображении предметов природы, они действительно выражаются таким слогом, который очень естествен в произведении, написанном в духе народной поэзии.

Но вот самый страшный запрос: где рецензент «Отечественных записок» изучал русский язык – в пословицах, в песнях, в исторических актах? Потом, именно где и в чем изучал он – в своем кабинете, в бархатных сапогах, или в других каких-нибудь местах и в других сапогах? На это рецензент «Отечественных записок» имеет честь ответить рецензенту «Москвитянина», что бархатных сапогов он не носит, что русский язык изучал он больше всего в сочинениях русских писателей и в образованном обществе; с пословицами знаком; сказки и песни, собранные Киршею Даниловым, знает чуть не наизусть; читывал не без внимания и другие сборники произведений народной поэзии; к русскому народу прислушивался… Во всяком случае, с отроческих лет по страсти занимаясь русскою литературою и русским языком и лет около пятнадцати действуя на литературном поприще с такою удачею, что сам «Москвитянин» признал некоторые критические статьи его в «Отечественных записках» писанными бойким пером мастера, рецензент «Отечественных записок» думает, что в деле русской литературы и русского языка он что-нибудь знает, – может быть, не так много, как рецензент «Москвитянина», г. Д., но ведь не всем же быть генералами, то есть полководцами; для многих и офицерский чин – недостижимая высота: овому талант, овому два…

Далее рецензент «Москвитянина» делает нам запрос: в каких салонах au Marais, a la Chaussee d'Antin [3]или в предместий Saint-Germain [4]случалось нам слышать слова substance, absolu, abstrait, concret [5], и есть ли во французском словаре Академии слова: indifferentisme и obscurantisme [6]? Ответ: рецензент «Отечественных записок» не был во Франции, и ему мало нужды до того, какие употребляют или не употребляют слова салоны au Marais, a la Chaussee d'Antin и в предместий Saint-Germain. Прошло уже то время, когда свет образования был монополиею этих трех пунктов Парижа; он теперь во всем Париже, везде, где сходятся образованные люди. Слово substance имеет не одно философское значение, но и житейское: оно означает и припасы (съестные), и материю, и сущность; absolu – самое употребительное слово, особенно в приложении к словам: gouver-nement, puissance, monarchic [7]: может ли быть оно неупотребительным в простом разговоре там, где все помешаны на политике? Слово individu [8]самое простое: его встретите и в романе, и в комедии, и в водевиле. Есть ли слова: indifferentisme и obscurantisme в словаре Французской академии издания 1835 года, не можем сказать, за неимением под рукою этого словаря; но, в утешение рецензента «Москвитянина», скажем, что они есть не только в «Dictionnaire general et grammatical des dictionnaires francais» [9]Наполеона Ланде, изданном в 1843-м году {2}, но даже в «Словаре» Татищева, изданном в 1839–1841 годах. Впрочем, до словарей нам дела нет: с нас довольно и того, что эти слова встречаются даже в романах и повестях лучших французских писателей, которые не следуют примеру немцев, пишущих книжным или темным языком.

Теперь мы дошли до такой мысли «Москвитянина», которая, по самой оригинальности своей, весьма замечательна. Рецензент «Отечественных записок» назвал слова: фабрика, губерния, маляр, кучер, мастер, мастерство, подмастерье, смастерить – иностранными, вошедшими в состав русского языка. Рецензент «Москвитянина», прибавив к ним, как он говорит, и старших их братьев азиятского происхождения: ясак, ерлык, аргамак, халат, изъявляет свое согласие признать все эти слова не русскими, а иностранными, но не просто, а на том условии, чтоб рецензент «Отечественных записок» доказал ему, что «те, чьи предки выехали в XIV столетии от немец и из Золотой орды к Димитрию Иоанновичу Донскому, и доселе не русские, а иностранцы, хотя 500 лет исповедают (исповедывают?) православную веру, говорят русским языком, служат и пользуются всеми правами гражданства». Рецензент «Отечественных записок» решительно отказывается доказывать такую странность; а что касается до помянутых слов, он также признает их не русскими, а иностранными, как русских людей иностранного и притом древнего происхождения признает совершенно русскими, а не иностранцами, – и основывается на том, что национальность человека способна к перерождению физическому и нравственному и что слова не исповедывают никакой веры, не женятся и не родят.

Особенное негодование возбудило в «Москвитянине» мнение «Отечественных записок» о непереводимости на русский язык французского слова charite, которого значение не вполне передается русским словом «милосердие». «Москвитянин» почел долгом воспользоваться этим случаем. Он приводит тексты из апостола Павла на французском, русском, церковнославянском и немецком языке, из которых видно, что французское слово charite по-русски и по-немецки заменены словом любовь. Не явное ли это доказательство, что у французов словом больше против русских и немцев, потому что, кроме слова amour (любовь), у них есть еще и слово charite, которое означает деятельную, практическую любовь, обнаруживающуюся стремлением облегчать страдания ближнего. Мы не думали доказывать, что отсутствие этого слова у народа может служить признаком отсутствия и выражаемого им понятия. Нет, отсутствие слова charite дает слову любовь только обширнейшее значение, а у французов оно служит признаком филологического, а отнюдь не христианского преимущества перед нами. Поэтому совершенно неуместны следующие фразы «Москвитянина»: «Жалок тот народ, не совсем полудикий, который живет и не имеет в своем языке слова, для выражения вполне понятия, заключающегося в слове charite », и что «этот народ – русский». Хорошее ли дело произвольно приписывать другим подобные мысли?..

Затем в статье «Москвитянина» следует длинный ряд фигур единоначатия, начинающихся фразою: «Не верим рецензенту «Отечественных записок»«. Действительно, рецензент «Москвитянина» так же ни в чем не верит рецензенту «Отечественных записок», как рецензент «Отечественных записок» ни в чем не верит рецензенту «Москвитянина». Дело очень простое и естественное: зачем же делать из него что-то важное? Вот и оказалось, кто считает себя непогрешительным, кто неумолим, как fatum древних, кто изрекает свои приговоры без разыскания и без доказательств или с весьма бездоказательными доказательствами, на основании своего собственного произвола: рецензент ли «Отечественных записок» или рецензент «Москвитянина»? Слово: «не верим» не есть еще приговор; вы не верите другим: другие в том же не поверят вам. «Москвитянин» уверяет, что «нашлось возможным передать на нашем языке философию, даже (?) Шеллинга и Окена». А кто же говорил, что они непереводимы по-русски? Мы говорили только, что их невозможно перевести, не испещрив русского перевода множеством иностранных слов, и повторяем это теперь. Если некоторые пуристы слова: индивидуум и факт заменяют словами неделимый и быть, так это только смешно, а ничуть не доказательно. Что французский язык был разработан и развит два века назад, – это факт, несмотря на все цитаты «Москвитянина». Тут невозможны никакие параллели с русским языком. Не говоря уже о превосходстве гения, сравните по чистоте языка – Расина (и даже Корнеля) с Озеровым, – и вы увидите, что тут неуместны все сравнения; а между тем это писатели XVII века, Озеров же – писатель XIX века. Тут нечего восклицать: «Этому ли богатству нам завидовать?» Именно этому! Что Вольтер жаловался на бедность французского языка, – это не доказывает богатства русского; это доказывает только, что Вольтер не принадлежал к числу тех посредственностей, которые способны остановиться на чем-нибудь и удовлетвориться чем-нибудь. Сверх того, никакой язык ни в какую эпоху не может быть до того удовлетворительным, чтоб от него нечего было больше желать и ожидать. Что же касается до Фонвизина, с его неестественными, безличными и скучными резонерами, вроде Стародумов, Софий, Милонов (а не Милоновых) и Правдиных, до Грибоедова и Гоголя, – мы отказываемся от всякого спора с рецензентом «Москвитянина»: все доказывает, что судить о поэзии вовсе не его дело… Если он в чем силен, так это в юриспрюденции… – О языке Карамзина и теперь подтверждаем наше мнение, считая его столько верным, сколько «Москвитянин» считает его ошибочным…