Ангел Богданович - «Петр и Алексей», ром. г. Мережковского. – «Страна отцов» г. Гусева-Оренбургского

Все, что есть дѣйствительно сильнаго и талантливаго, убѣжденнаго и вѣрующаго, уходитъ изъ духовной среды, не уживается и ищетъ простора, какъ о. Иванъ въ повѣсти, какъ жена о. Матвѣя, какъ другіе молодые еще, но уже подающіе надежды сыновья о. Рудометова, благочиннаго и прочія лица изъ духовной среды, выводимыя авторомъ. При всемъ разнообразіи характеровъ, настроеній и мотивовъ, ихъ объединяетъ одно – сознаніе, что въ мертвой средѣ нѣтъ мѣста живому духу. Среди нихъ особый интересъ вызываетъ о. Иванъ, въ которомъ безсознательно и долго идетъ внутренняя борьба привитыхъ съ дѣтства и развитыхъ воспитаніемъ привычекъ показного смиренія, стяжательства и подчиненія чужой волѣ – съ здоровой, сильной и увлекающейся натурой честнаго и благороднаго человѣка, способнаго на высокій подвигъ самопожертвованія. Онъ любитъ тяжелый трудъ, отличный хозяинъ, веселаго жизнерадостнаго характера, открытая душа, чуждая лицемѣрія и лжи. "Зачѣмъ я пошелъ въ попы?" недоумѣваетъ онъ самъ, чувствуя, что не можетъ уложить себя въ отведенныя ему рамки "служенія требъ". Его тянетъ къ мужику, котораго онъ сгоряча ругаетъ и тутъ же возражаетъ о. Матвѣю, что "мужики, хотя какіе они ни на есть, а народъ теплый… По моему, лучше мужика и человѣка нѣтъ!" Въ сущности онъ и самъ недалеко ушелъ отъ крестьянскаго міра, и то, что ему навязало семинарское воспитаніе, только тяготитъ его, не давая развернуться его природнымъ силамъ и способностямъ. Семинарія вспоминается ему "громаднымъ ящикомъ, въ которомъ смутно гудѣло населеніе звѣрьковъ, милыхъ и невинныхъ, съ покорностью невѣдѣнія склонявшихъ головы подъ вѣковымъ педагогическимъ молотомъ, высѣкавшимъ въ умахъ и сердцахъ ихъ священныя надписи могильныхъ плитъ, подъ которыми будетъ судорожно задыхаться грудь ихъ всегда, всегда"… Жизнерадостная натура юноши трепетала, слыша постоянную проповѣдь порядка прежде всего, порядка, въ которомъ Богъ выступалъ "карателемъ, посылающимъ съ незримаго престола только глады, моры, потопы, землетрясенія и всякія несчастія*. Его боялись, и "съ этимъ страхомъ шли въ жнаиь и распространяли его". А наряду съ этимъ стояло съ дѣтства уовоевжое представленіе о служеніи, какъ "о эолотомъ подѣ, по которому бродятъ мужички и рааносятъ зодотыть тедушечекъ. Поборы рисовались въ поэтическомъ ореолѣ, всѣмъ хотѣдось поскорѣе туда, на эти золотыя поля"… "И съ этимъ сномъ, съ этимъ бредомъ шли въ жизнь. И на всѣ явленія ея смотрѣли сквозь сумбуръ могильныхъ надписей и во всѣхъ страшныхъ драмахъ ея не могли разобраться. Натуры нѣжныя таяли и гибли въ мукахъ раздвоенности между тѣмъ, что знали и что видѣли, натуры сухія и черствыя ожесточались, натуры гордыя – отчаявались и кончали наглымъ презрѣніемъ къ себѣ, къ людямъ, ко всему святому".

Отецъ Иванъ не очерствѣлъ, не отчаялся и не погибъ. Его спасла здоровая, сильная натура и любовь, указавшая на выходъ изъ духовнаго званія, какъ на единственный путь спасенія. Тяготѣвшіе къ мужику, къ землѣ, къ физическому труду не дало ему очерствѣть и отдаться бреду "о золотомъ полѣ поборовъ". А любовь пробудила дремавшія умственныя и нравственныя силы, извлекла ихъ изъ-подъ "могильной плиты". Какъ и всѣхъ, его женили для полученія мѣста, безъ сердечнаго вліянія, безъ знакомства даже съ будущей женой, и чувство любви долго не просыпалось, пока не было вызвано страстнымъ призывомъ женщины тоже подавленной, но протестующей и борющейся. Жена о. Матвѣя, которая не могла выдержать ежедневнаго лицемѣрія своего супруга, увлекается искренностью, простотой и силой, бьющей ключомъ въ душѣ о. Ивана, и, порывая сама съ "могильными плитами", увлекаетъ за собой и о. Ивана.

Окончательный разрывъ проявляется въ немъ бурно, неистово подъ вліяніемъ тяжелыхъ условій жизни гибнущей, разоренной Широкозадовыми и К одеревни, при равнодушномъ попустительствѣ духовенства, льстиво ухаживающаго за побѣдоноснымъ кулакомъ.

"– Я рѣшилъ! Твердо рѣшилъ, безповоротно! Ухожу, довольно.

– Что съ вами?! – волновались рясы и подрясники и колебались въ воздухѣ широкіе рукава. – Откуда это? Почему?

– Потому что я пересталъ бояться думать! Прозябалъ, какъ червь! Ползъ во мракѣ! Жилъ, какъ приказано, а не такъ, какъ должно жить… Довольно! Я и вамъ говорю: довольно! Развѣ вы не видите, что такъ жить нельзя больше… Покорно! Жизнь уходитъ отъ насъ въ сіяющую даль, а мы стоимъ на мѣстѣ окаменѣлые, черною стѣною… Сами не идемъ и мѣшаемъ идти другимъ! Накинули на жизнь цѣлую сѣть текстовъ, оправдываемъ произволъ тѣхъ, кто уродуетъ жизнь, проповѣдуемъ терпѣнье тѣмъ, кто и безъ того достаточно терпѣлъ. Всѣ вокругъ насъ ищутъ рая правды, рая справедливости, страстно борются за свой идеалъ… А мы?! Довольно!

– Да онъ съ ума сошелъ! – тихо сказалъ о. Сильвестръ.

О. Иванъ быстро обернулъ къ нему возбужденное лицо.

– Мы всѣ безумцы! Живемъ безсознательно, мыслимъ навязанными мыслями, мыслями рабовъ!.. Мы съ дѣтства обмануты, съ дѣтства ранены… Въ умъ и въ сердце ранены! И эта рана превратилась въ постоянную язву, угнетающую духъ! Нѣтъ, нѣтъ! Вся жизнь должна измѣниться! Я хочу быть свободнымъ человѣкомъ, служить свободному Богу!" (стр. 318).

И отецъ Иванъ не одинъ. На это указываетъ все растущее среди духовенства желаніе расширить свой кругозоръ, измѣнить семинарское воспитаніе, которое при всѣхъ реформахъ русской жизни оставалось почти неизмѣнно. Иначе и быть не можетъ. Вѣдь русское духовенство это одинъ изъ лучшихъ элементовъ русскаго народа. Оно самая чистая русская раса, здоровая физически и духовно. Подсчитайте, сколько оно дало превосходныхъ работниковъ на всѣхъ поприщахъ русской жизни… кромѣ духовнаго. Какая масса врачей, учителей, адвокатовъ, профессоровъ, ученыхъ, писателей, государственныхъ дѣятелей вышла изъ духовной среды! Значитъ есть тамъ и силы, и таланты, и если только въ своей спеціальной области оно словно замерло и навѣки застыло, то причины надо искать въ специфическихъ особенностяхъ этой области. Духовенство было подавлено бюрократіей, а раскрѣпощеніе русской жизни оживитъ и въ немъ дремлющія, не находившія выхода силы.

Больше всѣхъ, быть можетъ, выиграетъ при обновленіи русскаго строя именно духовенство, такъ какъ оно поставлено въ исключительно благопріятныя условія. Никто не стоитъ ближе его къ народу, этому источнику всѣхъ силъ. Оно знаетъ его, и народъ его знаетъ. Ихъ пока раздѣляла бюрократическая стѣна, не допускавшая сближенія и единенія, которое такъ естественно на почвѣ общихъ нуждъ и интересовъ. Въ громадной части своей духовенство тѣ же земледѣльцы. И вотъ когда оно внесетъ въ деревню истинное знаніе, свободу и свѣтъ настоящаго просвѣщенія, евангельскій духъ любви, воодушевленіе и энергію истинной вѣры – кто можетъ сдѣлать больше, чѣмъ оно? Теперь его лучшія силы уходятъ на сторону, не находя себѣ примѣненія въ духовной области, опутанной сѣтью бюрократическихъ циркуляровъ. Тогда эти силы останутся здѣсь, на мѣстѣ, упорствуя, волнуясь и спѣша восполнить то, что было упущено вѣками. И какъ изъ среды духовенства выходили не разъ "учителя жизни", въ родѣ Чернышевскаго, Добролюбова, Елисѣева, такъ появятся въ немъ и истинные "пастыри добрые", которые подымутъ значеніе этого сословія на ту высоту, на какой оно должно и можетъ стоять…