Николай Добролюбов - Черты для характеристики русского простонародья

Что вывести из этого? Нам кажется возможным одно заключение: народ не замер, не опустился, источник жизни не иссяк в нем; но силы, живущие в нем, не находя себе правильного и свободного выхода, принуждены пробивать себе неестественный путь и поневоле обнаруживаться шумно, сокрушительно, часто к собственной погибели. Как это дурно, нечего и говорить; как желательно, чтобы силы народа направились лучше и служили в пользу, а не во вред ему самому, – этого тоже объяснять не нужно. Но, к сожалению, еще очень многим нужно доказывать, что эти силы существуют в народе и что дурное или хорошее направление их зависит от обстоятельств народной жизни, а не от того, чтобы масса народа нашего принадлежала к какой-нибудь особенной породе, способной только либо к апатии, либо к зверству. Еще не мало у нас, в образованном обществе, таких господ, которым ничего не стоит обвинить повально целый народ в неспособности к [гражданской жизни и] всякому самостоятельному устройству, равно как не мало и таких, которые готовы так защитить народ и приписать ему такие возвышенные чувствования, что, слушая их, следует только оплакивать совершенную гибель народного достоинства. Для тех и других господ мы считаем весьма полезным внимательное размышление над книжкою рассказов Марка Вовчка. Чтобы облегчить им этот трудный процесс, мы пробовали в этой статье анализировать некоторые, наиболее любопытные, черты народной жизни, представленные в «Народных рассказах» очень живо и ярко, но, при беглом и поверхностном чтении, могшие не возбудить в читателях того внимания, какого они заслуживают. Чтобы расширить круг суждения о качествах нашего народа, мы старались также провести несколько параллелей между людьми простого звания и между лицами того общества, которое называет себя образованным, на том основании, что, одолевши пять-шесть головоломных наук, в размерах германских гимназических курсов, но с грехом пополам, и, ударившись в ранний космополитизм, оно разорвало связь с народом и потеряло способность даже понимать основные черты его характера. Не много преимуществ, в отношении к нравственным качествам, нашли мы в этом обществе; не много оказалось в нем прав на особенное возвышение его пред простонародьем. Не заходя далеко, а только раскрывая подробнее смысл немногих рассказов Марка Вовчка, так верных русской действительности, мы нашли, что неестественные, крепостные отношения, существовавшие до сих пор между народом и высшими классами, будучи материально и нравственно вредны для крестьян, были еще более гибельны для самих владельцев. Людям, в положении игрушечкиных господ, они приносили, по-видимому, некоторую выгоду внешнюю; но, через это самое, они, во всей своей нелепости и бесчеловечии, впивались в душу этих господ, делались основанием их морали, изгоняли из них здравые понятия и делали их никуда не годными, – между тем как на Машу, Катерину, Надёжу и всех, находившихся в их положении, те же отношения действовали более внешним образом, не проникая внутрь их уже и потому, что были всегда тяжелы и неприятны. Правда, и в этом классе людей крепостное устройство произвело значительное искажение понятий и стремлений: в Надёже и ее подругах, в безответной Игрушечке, в свирепом Ефиме мы видели, как ложно развиваются в них нередко самые добрые начала, самые естественные требования. Но это, во всяком случае, действие не прямое, а посредственное, не положительное, а отрицательное, и главное, это ложное развитие естественных начал вовсе не доставляет беднякам выгоды, даже и внешней. Их можно сравнить с людьми, которые вынуждены есть хлеб пополам с мякиной: долгое употребление такой пищи, конечно, имеет влияние на организм и искажает его здоровье; но едва ли кто-нибудь станет утверждать, что, поевши несколько лет мякинного хлеба, человек делается неспособным есть чистый хлеб. [Напротив, тех людей, которым бывшее крепостное устройство и все общественные отношения, бывшие следствием его, шли впрок, можно уподобить гастрономам, расслабившим и изнежившим свой желудок тончайшими изобретениями поварского искусства: ясно, что они, во-первых, будут гораздо крепче держаться за свой изящный стол, нежели бедняки за свою мякину, а во-вторых, если уж принуждены будут сесть на грубую пищу, то гораздо скорее погибнут от нее, нежели те же бедняки, переведенные с мякины на чистый хлеб…]

Прочитав наши отрывочные и несвязные замечания [(которые в печати представятся еще более несвязными, нежели как были в рукописи),] одни, конечно, найдут их давно знакомыми и излишними, а другие – неосновательными, преувеличенными и неправдоподобными. Большая часть людей, любящих литературу, заметит при этом, что в статье нашей вовсе нет критики Марка Вовчка. Мы привыкли к подобным замечаниям и, кажется, уже не один раз объясняли, как мы понимаем задачи критики русских беллетристических произведений. Но теперь кстати будет сказать еще несколько слов об этом предмете, в заключение нашей статьи. … Мы сказали вначале, что Марко Вовчок не дает нам поэмы народной жизни, что у него видим мы только намеки, абрисы, а не полные, отделанные картины. Следовательно, нечего нам было и пускаться в определение абсолютно-эстетических достоинств «Рассказов». Нужно было показать, в какой степени ясны, живы и верны эти намеки и в какой мере важны те явления жизни, к которым они относятся. Мы и обратились к этому пути: мы анализировали характеры, изображенные Марком Вовчком, приводили обстоятельства, способствовавшие правильному или ложному ходу их развития, припоминали русскую действительность и говорили, насколько, по нашему мнению, верно и живо воспроизведены автором русские характеры, насколько обширно значение тех явлений, которых он коснулся. По нашим соображениям вышло, что книжка Марка Вовчка верна русской действительности, что рассказы его касаются чрезвычайно важных сторон народной жизни и что в легких набросках его мы встречаем штрихи, обнаружившие руку искусного мастера и глубокое, серьезное изучение предмета. Для подтверждения этих выводов мы пускались в довольно пространные рассуждения о свойствах нашего простонародья и о разных условиях нашей общественной жизни. Теперь читателю предоставляется решить, верно ли, во-первых, поняли мы смысл рассказов Марка Вовчка, а во-вторых, справедливы ли и насколько справедливы наши замечания о русском народе. Решая эти два вопроса, читатель тут же решит для себя и вопрос о степени достоинства книги Марка Вовчка. Если мы исказили ее смысл или наговорили небывальщины о народной жизни, то есть если явления и лица, изображенные Вовчком, вовсе не рисуют нам нашего народа, как мы старались доказать, – а просто рассказывают исключительные, курьезные случаи, не имеющие никакого значения, то очевидно, что и литературное достоинство «Народных рассказов» совершенно ничтожно. Если же читатель согласится с нами во взгляде на смысл разобранной нами книги, если он признает общность и великое значение тех черт, какие нами указаны в книге Марка Вовчка, то, разумеется, он не может не признать высокого достоинства в литературном явлении, так разносторонне, живо и верно изображающем нашу народную жизнь, так глубоко заглядывающем в душу народа. Таким образом, литературно-критическая цель наша будет достигнута без помощи эстетических туманностей, всегда очень скучных и бесплодных.