Александр Шмаков - На литературных тропах

Фадеев прекрасно рассказывал. О чем бы он ни говорил, хотелось без конца слушать его. Он рассказывал умно и давал настолько яркую характеристику человеку, о котором говорил, что тот виделся как живой. Иногда рассказ свой Александр Александрович дополнял выразительной мимикой и жестами, решительными и броскими.

Он многое помнил и знал. Выручали Фадеева богатый житейский опыт, изумительная память на людей и события. Меня поражало его умение видеть в малом — великое, в обыденном замечать героическое, в простом и ясном — философскую глубину, а своим высказываниям придавать строгую последовательность, страстность и убежденность борца. Фадеев всегда казался собранным, волевым и дисциплинированным даже в минуты сомнений. Он умел верить людям, с которыми встречался и дружил.

Фадеев с наслаждением говорил о Лескове и Чехове, о Горьком и Андрееве и других писателях. Мельком я упомянул об отзыве забытого писателя Эртеля о Радищеве. Александр Александрович насторожился, задумался, что-то вспоминая.

— А читали его «Гардениных»?

— Нет, — признался я.

Александр Александрович укоризненно покачал головой.

— А зря, прочтите. Прекрасная книга! А язык? Писателя надо бы отнести к классическим. Эта его книга посильнее, чем у Мамина-Сибиряка. Да, пожалуй, такой книги нет и у Золя…

Фадеев невольно свел разговор к творчеству местных писателей и, к нашему удивлению, показал, что прекрасно знаком с ними, читал и хорошо помнит отдельные места из книг, понравившихся ему.

Неожиданно для меня Александр Александрович попросил на минутку первую книгу «Петербургского изгнанника» и, быстро отыскав нужное ему место, выразительно прочитал его. Это была глава, в которой описывалось, как Радищев проезжал демидовский завод. В ней изображалась картина зимнего Урала.

— Это хорошо. Предстает почти зримо глазам читателя. Вот так же сочно должен быть написан, товарищ автор, весь роман. Не обижайтесь на меня. — Он отложил книгу и обвел всех нас добрым взглядом.

В этот вечер он с глубоким вниманием слушал новые стихи поэтов, заставлял по несколько раз повторять понравившиеся строки, приговаривая:

— Это замечательно! Чудесно!

И снова просил автора прочитать стихотворение, слушая с искренним упоением и наслаждаясь поэзией, как музыкой. Он тут же делал замечания авторам и спрашивал, согласны ли они с ним.

Потом он читал нам стихи Тютчева и Фета, Багрицкого и Есенина, Щипачева и Твардовского. Как тонко чувствовал Фадеев поэтическое слово!

Но вернемся к «Черной металлургии».

Как же складывался замысел нового романа, как шла работа над ним, что говорит об этом сам писатель?

Передо мной стенограмма собрания партийного, советского и хозяйственного актива, посвященного встрече с Фадеевым, его письма к сталевару Владимиру Захарову, Ивану Петровичу Малютину и другим челябинцам, в которых Александр Александрович в той или иной форме затрагивает волнующий его вопрос о работе над «Черной металлургией».

В один из приездов А. Фадеева в Челябинск группа товарищей обратилась к писателю с просьбой осветить им три вопроса — о борьбе за мир в настоящее время, новое в советской литературе и над чем писатель сейчас работает.

Александр Александрович дал согласие.

Было созвано собрание городского актива в зале филармонии. Это было вскоре после возвращения писателя с заседания Всемирного Совета Мира в Вене. Под свежими впечатлениями Александр Александрович подробно рассказал о борьбе народов за мир {163} 163 Собрание городского архива состоялось в июне 1951 г. Сохранилась неправленная стенограмма выступления А. Фадеева. .

Это не был доклад в обычном понимании этого слова. Казалось, Александр Александрович беседует с друзьями, окружившими его, рассказывает им о том, что видел, слышал в Вене, какие вынес личные впечатления от этого заседания Совета Мира. И рассказ его о заседании Всемирного Совета Мира был так же прост, свободен и естествен, как и сам человек на трибуне.

Фадеев был обаятельным оратором, умел зажигать сердца чудесным русским словом, сказанным не только выразительно и ярко, но и с большой человеческой теплотой и задушевностью.

Почти тысячная аудитория внимательно слушала любимого писателя. Речь Александра Александровича потекла еще свободнее, когда он переключился на разговор о литературе.

Это была его родная стихия. Он называл новые имена писателей и перечислял их произведения, касался деятелей кино и театра, рассказывал об успехах и промахах во всех сферах нашей советской культуры.

Однако как ни обширен был круг этих вопросов, мысль Фадеева больше всего находилась в главном для него фарватере: он говорил о литературе, о борьбе с враждебной идеологией, проникающей в среду литераторов, о необходимости оберегать в чистоте социалистический реализм, неустанно бороться за партийность в литературе, овладевать сокровищницей марксизма-ленинизма.

Фадеев особенно подчеркнул, что писателю нужна тесная связь с жизнью, с деятельностью советских людей.

— Надо неустанно трудиться над своими произведениями, — говорил Фадеев, — вкладывать в них всю душу. Тогда наша литература шагнет еще дальше вперед, и мы осуществим задачи, поставленные перед писателями нашей партией.

Все ждали, что Фадеев так же подробно расскажет о своей работе над «Черной металлургией». Однако надежды эти не оправдались. Александр Александрович о новом романе сказал кратко и лишь в общих словах.

Если до сих пор он говорил совершенно легко и спокойно, то сейчас почувствовалось — Александр Александрович волнуется. Он отпил несколько глотков воды, окинул продолжительным взглядом зал, тряхнул седой головой:

— Теперь, товарищи, скажу, над чем я работаю. Сейчас я работаю над большим романом о металлургах и строителях, над романом, в котором хочу показать наш прогресс, рост наших кадров, — людей очень молодого поколения — буквально, воспитанников трудовых резервов — и поколения старших советских людей со всеми типичными организациями — профсоюзными, комсомольскими, чтобы все дышало воздухом нашего советского времени. Хочу показать роль партии, как организующей силы, показать, как мы идем к коммунизму.

Крупной рукой с тонкими, как у музыканта, пальцами, с четко проступающими голубоватыми прожилками, он всей пятерней откинул назад серебристую прядь волос с большого и красивого лба. На лице более отчетливо проступил длинноватый нос с двумя морщинками на переносье, похожими на два восклицательных знака. Он бросил зоркий взгляд в зал:

— Роман большой, довольно много героев, и работать над ним нужно еще минимум два-три года. Я больше всего увлекаюсь им и сейчас бешено работаю над ним. С этой целью мне приходится много путешествовать.