Ангел Богданович - О г. Куприне и других молодых беллетристах. – Еще о г. Короленке

И дѣти тоже представляютъ двѣ разновидности. Яковъ весь въ мать по силѣ своего эгоизма. Онъ добивается своей цѣли и заставляетъ отца сколотить нужную сумму для поѣздки его за границу, чтобы тамъ докончить образованіе и вернуться съ дипломомъ врача. Давидъ это сколокъ отца, рефлектирующій, порывистый, но слабый и потому такой же жалкій. Онъ женится по увлеченію на бѣдной дѣвушкѣ и съ первыхъ же шаговъ начинаетъ такую же семейную жизнь, отъ которой ушелъ изъ дому, какъ бы продолжая дѣло распада, который не въ одной семьѣ Розеновыхъ начался и не на ней одной окончится, какъ бы героически ни были усилія такихъ желѣзныхъ натуръ, какъ мать.

Все для той же семьи, для своего жестокаго Бога и тирана, которому она служила всю жизнь, она поджигаетъ свой домъ, чтобы высокой страховой платой спасти то, что ей кажется возможнымъ спасти. Въ повѣсти это самое яркое и сильное мѣсто, когда эта мать, обезумѣвшая отъ распада семьи, крадется на чердакъ, чтобы совершить поджогъ, а потомъ ея мужъ, знающій истину, съ невыразимой мукой видитъ, какъ, спасая ихъ, его жена губитъ жалкіе остатки другихъ семей, еще болѣе несчастныхъ и пришибленныхъ.

"Какъ жалко, ничтожно его горе предъ этимъ огромнымъ горемъ. Какой ужасъ совершить преступленіе на спинѣ беззащитныхъ, безсильныхъ людей. Розеновъ схватился за грудь, чувствуя, что вотъ, вотъ самъ онъ крикнетъ, чтобы связали его, преступника, чтобы бросили на этотъ костеръ, который онъ самъ зажегъ. Но жена, грозная, стойкая, какъ рулевой въ бурю, смѣло направляла къ виднѣвшимся берегамъ. Пусть не дрожитъ Исаакъ. Она, она стоитъ на стражѣ, и нѣтъ той дорогой цѣны, которой она не дала бы за спасеніе своей семьи. Довольно уже страданій, безсонныхъ ночей, страховъ, мученій. Пусть горитъ этотъ старый проклятый домъ, ибо съ нимъ сгоритъ все ужасное прошлое. Здѣсь погибли люди, и вотъ они окружаютъ ее, молятъ, стонутъ, но развѣ она мало плакала въ жизни? Пусть каждый думаетъ о себѣ…" И она чувствуетъ себя глубоко правой, какъ волчица, задавившая овцу, чтобы прокормить своихъ дѣтенышей, и равнодушно смотритъ на пожаръ. "А пожаръ разгорался все больше подъ вліяніемъ не стихавшаго вѣтра и, казалось, грозилъ сжечь до корня эти дома безпредѣльной нищеты и горя. Все небо было освѣщено его пламенемъ, и видно было, какъ быстро уходили облака, зажженныя по краямъ. И точно гигантскія скорбныя руки, сплетаясь и разнимаясь, столбы огня поднимались вверхъ все выше, чтобы умилостивить божество, молить его о спасеніи, умиротворить его всегда карающую десницу, передавая небу своимъ горячимъ дыханіемъ огонь мукъ и страданій, сжимавшій эти бѣдныя сердца ихъ жажду о каплѣ счастья, о кускѣ обезпеченнаго хлѣба; а между тѣмъ внизу, тамъ, гдѣ стояли уставшіе и обезсиленные люди, крики о спасеніи, плачъ, стоны не переставали смѣшиваться съ воемъ вѣтра, хищнымъ воемъ праздновавшаго побѣду чудовища*.

Въ чемъ же лежитъ коренная, внутренняя причина распада? Отвѣтъ даетъ письмо сына Левы, который уходитъ изъ дому въ невѣдомую даль, чтобы "служить народу". Лева тоже цѣльная, прямая натура, какъ и мать. Если для нея семья все, ея Богъ и тиранъ, для него Богомъ является неподкупная совѣсть, которая не мирится съ жизнью только для себя, для семьи, чего бы это ни стоило другимъ. Мать приноситъ міръ въ жертву семьѣ, Лева жертвуетъ семьей во имя интересовъ міра, которые несовмѣстимы, по его мнѣнію, съ интересами современнаго семейнаго уклада. Въ письмѣ къ отцу онъ говоритъ: "Спрашиваешь ли ты себя еще, кто правъ изъ насъ? Знаешь, что я скажу тебѣ, отецъ. При настоящихъ условіяхъ, всякій изъ нашей семьи поступилъ, какъ могъ, и въ прямомъ смыслѣ слова виноватыхъ нѣтъ, всѣ правы. Ты могъ бы поставить другой вопросъ: должно ли оно было такъ случиться, не было ли возможности избѣгнуть этого распада? Я отвѣчу тебѣ увѣренно: нѣтъ, оно не могло быть иначе. Настоящая семья всегда носила въ себѣ зародышъ распаденія, а ея идеалы, внушаемые дѣтямъ, только углубляли эту пропасть. Если она еще не погибла, то она начинаетъ уже погибать, и она погибнетъ. Есть одно спасеніе отъ этого разгрома, ты его не захочешь, это работа для народа. Если бы ты воспиталъ насъ въ этой мысли, мы бы, можетъ быть, не разбрелись, твоя жизнь была бы иной, и всѣ бы мы работали другъ подлѣ друга, связанные не зоологически, не кровной связью, которая, ты видишь, разрывается отъ перваго усилія, какъ сгнившая нитка, а общими интересами народнаго дѣла, которые не сравняются съ родственными связями. Но безъ этого семья и общество, которое образуетъ эти семьи, должны разрушиться. Это неизбѣжно, какъ день послѣ ночи".

Идея повѣсти, ясно выраженная въ письмѣ Левы, далеко выходитъ за предѣлы исторіи семьи Розеновыхъ, и такъ въ каждомъ почти разсказѣ г. Юшкевича. Напомнимъ хотя бы исторію Иты Гайне, одной изъ безчисленныхъ "замѣстительницъ", составляющихъ огромный кадръ несчастныхъ, осужденныхъ на поддержаніе современной семьи цѣною отказа отъ собственной семейной жизни и радостей материнства. Въ каждомъ произведеніи г. Юшкевича идейность содержанія преобладаетъ, что рѣзко выдѣляетъ его среди современныхъ беллетристовъ. До сихъ поръ въ его произведеніяхъ почти исключительно захваченъ міръ еврейства, кромѣ "Студента Павлова", въ которомъ авторъ сдѣлалъ попытку нарисовать неустойчивую психологію одного изъ представителей современной молодежи, попытку, по вашему мнѣнію, удачную, хотя выведенный имъ типъ и не вполнѣ законченъ.

Если идейность составляетъ преобладающую черту въ характерѣ таланта г. Юшкевича, то художественность является главнымъ элементомъ въ творчествѣ г. Куприна. Изъ десяти небольшихъ разсказовъ, составляющихъ сборникъ, трудно сказать, который лучше. Исключеніе составляетъ самый большой изъ нихъ "Молохъ". Неомотря на отдѣльныя превосходныя мѣста, напр., описаніе общей картины завода, въ разсказѣ, скорѣе повѣсти, чувствуется какая-то связанность, словно художникъ работаетъ подъ чуждымъ вліяніемъ.

Но стоить только отъ "Молоха" перейти къ слѣдующему разсказу "Ночная смѣна", и впечатлѣніе сразу мѣняется, словно предъ нами новый авторъ. И далѣе это новое впечатлѣніе все растетъ и усиливается, не ослабѣвая до конца этой небольшой книги. Это впечатлѣніе необычайной свѣжести, чистоты и яркости. Читая эти небольшія сцены, этюды и очерки, испытываешь такое ощущеніе, какъ въ ясный весенній день, когда воздухъ расширяетъ грудную клѣтку и дышется легко и свободно, а на ясномъ до прозрачности небѣ съ удивительною отчетливостью вырисовываются мельчайшія детали молодой зелени деревьевъ. Жизнь радуетъ въ такія минуты, и этою безсознательною радостью, что жизнь интересна, полна и глубока самыми разнообразными ощущеніями, проникнута вся книга. Художникъ, словно ребенокъ, выбѣжавшій въ поле, не можетъ натѣшиться непосредственностью бытія и передаетъ ее читателю, который и самъ заражается его здоровымъ, бодрящимъ настроеніемъ и невольно восклицаетъ: "Господи, какъ хорошо жить на свѣтѣ!" А между тѣмъ содержаніе разсказовъ вовсе не изъ веселыхъ. Въ нихъ, какъ и въ жизни, печаль и радость, смѣшное и грустное перемѣшиваются въ причудливыхъ узорахъ, слагаясь въ общую, пеструю и яркую картину, живую почти до осязательности.