Ангел Богданович - «В Тумане» Андреева и «Одна за многих»

Трудной и тяжкой дорогой ошибокъ и паденія покупаемъ мы право на высшій судъ и высшее пониманіе жизни, и Вѣра, безповоротно осудившая эту жизнь, не имѣетъ этого права. Безполезна ея жертва, не вытекающая изъ сознанія необходимости и блага ея для другихъ. Легко судить такъ тому, кто самъ не пережилъ ни ошибокъ, ни паденій, кто изъ узенькаго круга личной жизни не выходилъ на арену житейской борьбы, полную труда, столкновеній и невѣрныхъ дѣйствій. Вѣра не выдержала перваго, далеко не самаго тяжкаго удара, какіе наноситъ подчасъ безпощадная судьба, и доказала своей легкомысленной смертью только полную свою негодность къ жизни. Она, можно сказать, переросла ту буржуазную сферу, которая ее окружаетъ, но не могла достигнутъ высшей, подняться на "высоту, гдѣ свѣжій, чистый, прозрачный воздухъ". Она прочувствовала, поняла и справедливо осудила мораль "низинъ", "болота", гдѣ превосходно чувствуютъ себя ея родители, противящіеся ея стремленіямъ къ браку по любви. Но у нея не хватило ни ума, ни силы воли довершить разрывъ съ низиной, отбросить всякую догматику, всѣ путы, связывающіе нравственную личность, мѣшающіе ей "сорвать всѣ покрывала съ наготы души, всѣ оковы свободнаго саморазвитія", какъ она мечтала въ началѣ своего дневника. Тогда она поняла бы, прежде всего, что ее отдѣляетъ отъ Георга больше всего его непониманіе ея, какъ женщины, желающей быть не только его женой, но прежде всего свободной личностью. На это непониманіе она жалуется какъ-то мимоходомъ, вскользь, не придавая ему особаго значенія. Тогда какъ для насъ здѣсь лежитъ корень ея несчастья. Если бы ея женихъ былъ выше по уму, по чувству, по стремленіямъ въ свободной жизни, онъ понялъ бы ея отвращеніе къ его тѣлесному проступку и сумѣлъ бы ее поднять на ту высоту, съ которой этотъ проступокъ показался бы ей печальной необходимостью, въ то же время способствовавшей и ему, и ей постичь высшую, духовную чистоту. Въ томъ и несчастье ея жизни, что Георгъ – чистѣйшій мѣщанинъ въ душѣ, для котораго его адъюнктство на первомъ планѣ, а она, Вѣра, – какъ жена, равное ему и сознательное существо, жена не любовница, а товарищъ и другъ въ борьбѣ,– только придатокъ къ "обстановочкѣ". Мужественно переживъ это первое разочарованіе, она поняла бы и другую истину, что въ жизни не все рѣшается половой этикой, какъ ни важна послѣдняя сама по себѣ. Порвавъ съ моралью низинъ, по которой всякія человѣкъ долженъ приспособляться къ жизни, она выступила бы на путь приспособленія жизни къ себѣ, такъ чтобы ея свободная личность могла порвать оковы и стать сама собой.

Но для нѣмецкой Вѣры и то уже огромный шагъ впередъ, что она заговорила о равноправности этической. Вѣдь до сихъ поръ нѣмецкая женщина еще почти не вышла изъ круга понятій "дѣльной хозяйки" (tüchtige Hausfrau), и мы понимаемъ, что протестъ Вѣры вызвалъ такой негодующій шумъ въ нѣмецкомъ буржуазномъ обществѣ. Какъ можетъ дѣвушка говорить о такихъ вещахъ, требовать одинаковой морали для мужчины и женщины, осудить безповоротно мужчину за потерю цѣломудрія?! Это былъ несомнѣнный скандалъ въ благородномъ семействѣ. Но чего мы никакъ не можемъ понять, такъ это протестовъ, раздающихся противъ разсказа г. Андреева "Въ туманѣ", въ которомъ затронутъ тоже важный вопросъ, лучше сказать, рядъ вопросовъ, связанныхъ тоже съ половой моралью. Страннымъ кажется намъ этотъ протестъ послѣ хотя бы "Крейцеровой Сонаты". Какъ тогда негодующіе критики огуломъ рѣшили, что Позднышевъ психопатъ, маніакъ, эротоманъ, типъ, достойный Крафтъ-Эбинга, такъ и теперь въ героѣ разсказа "Въ туманѣ", бѣдномъ Павлѣ Рыбаковѣ хотятъ видѣть патологическаго субъекта, вырожденца и маніака.

Такъ ли это однако?

Редакція журнала Міръ Божій, потому-ли, что его читаютъ преимущественно молодые люди – не знаю, часто получаетъ разные запросы отъ молодежи, въ числѣ ихъ есть одинъ, который упорно повторяется изъ года въ годъ. И въ настоящій моментъ предо мною лежитъ письмо "студента варшавскаго университета" съ просьбой – указать, есть ли въ Россіи общество для "нравственнаго усовершенствованія". Пишущій добавляетъ, что "такое общество помогло бы мнѣ въ борьбѣ… съ порокомъ проституціи". Такія письма это своего рода вопль измученной въ непосильной борьбѣ души, и разсказъ г. Андреева – отвѣтъ на этотъ вопль, и чудная иллюстрація къ нему.

Въ туманный и слякотный день, столь хорошо знакомый каждому жителю столицы, Павелъ Рыбаковъ, юноша, оканчивающій гимназію, валяется въ своей комнатѣ на кровати и мучится тяжелыми думами и еще больше тяжелыми воспоминаніями. "– Скучно… Скучно! – протяжно говоритъ Павелъ, закрываетъ глаза и вытягивается такъ, что носки сапогъ касаются желѣзныхъ прутьевъ кровати. Углы густыхъ бровей его скосились и все лицо передернула гримаса боли и отвращенія, странно исказивъ и обезобразивъ его черты; когда морщины разгладились, видно стало, что лицо его молодо и красиво. И особенно красивы были смѣлыя очертанія пухлыхъ губъ, и то, что надъ ними по-юношески не было усовъ, дѣлало ихъ чистыми и милыми, какъ у молоденькой дѣвушки. Но лежать съ закрытыми глазами и видѣть въ темнотѣ закрытыхъ вѣкъ все то ужасное, о чемъ хочется забыть навсегда, было еще мучительнѣе…"

Онъ подходитъ къ окну. но и здѣсь то же мучительное и ужасное, о чемъ ему не хотѣлось бы думать, опять властно вторгается въ его душу. Онъ видитъ въ туманѣ смутныя фигуры людей, очертанія домовъ, и все кажется такимъ "безцѣльнымъ и скучнымъ". "Но среди идущихъ и ѣдущихъ были женщины, и ихъ присутствіе давало картинѣ сокровенный и тревожный смыслъ. Онѣ шли по своему дѣлу и были, казалось, такія обыкновенныя и незамѣтныя; но Павелъ видѣлъ ихъ странную и страшную обособленность: онѣ были чужды всей остальной толпѣ и не растворялись въ ней, но были какъ огоньки среди тьмы. И все было для нихъ: улица, дома и люди, и все стремилось къ нимъ, жаждало ихъ – и не понимало. Слово "женщина" было огненными буквами выжжено въ мозгу Павла; онъ первымъ видѣлъ его на каждой развернутой страницѣ; люди говорили тихо, но когда встрѣчали слова "женщина", они какъ будто выкрикивали его, – и это было для Павла самое непонятное, самое фантастическое и страшное слово"…

Въ этихъ сжатыхъ образахъ предъ нами вырисовывается типичное настроеніе юноши въ періодъ критическаго возраста, когда природа рѣзко подчеркиваетъ впервые принадлежность пола и его властные порывы. Настроеніе Павла Рыбакова осложнено рядомъ мучительныхъ мыслей и воспоминаній: онъ… боленъ, заразился одною изъ обычныхъ болѣзней, и мысль, что онъ навсегда загрязненъ и болѣзнью, и сопровождающимъ ее развратомъ, послѣдствіемъ котораго она явилась, перепутываются съ воспоминаніями недавняго прошлаго, когда онъ еще былъ чистъ и невиненъ. И эти-то сладкія сами по себѣ воспоминанія о первой юношеской любви получаютъ невыносимую остроту отъ контраста съ настоящимъ, когда онъ чувствуетъ "грязь, которая обволакиваетъ его и проникаетъ насквозь", какъ ему кажется. Сестра его ждетъ къ себѣ въ гости подругъ, – гимназистки придутъ. "Это значитъ, что придетъ и Катя Рейнеръ – всегда серьезная, всегда задумчивая, всегда искренняя Катя Рейнеръ. Эта мысль была какъ огонь, на который упало его сердце, и со стономъ онъ быстро повернулся и уткнулся лицомъ въ подушку. Потомъ, также быстро принявъ прежнее положеніе, онъ сдернулъ съ глазъ двѣ ѣдкія слезинки и уставился въ потолокъ… Онъ вспомнилъ дачу и темную іюльскую ночь.