Лазарь Лазарев - Записки пожилого человека

«Вот и началось в бесчисленных дискуссиях и статьях, — вспоминал Некрасов через много лет, — „оно-то, конечно, правдивый рассказ и самим участником написанный, но нет в нем широты, охвата… Взгляд из окопа… Дальше своего бруствера автор ничего не видит…“ Приблизительно в таких выражениях говорил о повести тогдашний генеральный секретарь Союза писателей Александр Фадеев».

Я разыскал протокол этого заседания президиума правления ССП, на котором обсуждался только что опубликованный в «Знамени» некрасовский «Сталинград». Вещь эта обратила на себя внимание, имела большой успех у читателей — чтобы нейтрализовать ее сомнительное идейное воздействие на читателей, решено было «выработать правильную оценку» ее, которой бы придерживались газеты и журналы. Этим и занялся президиум (правда, справедливости ради, должен сказать, что в большинстве осуждающих речей слышалось уважение и к фронтовой биографии Некрасова, и к его таланту; тогда же он был принят в Союз писателей, кажется, даже без заявления и рекомендаций, как вспоминал потом Некрасов, «заочно»).

Вот что, судя по протоколу, говорил Фадеев: «Автор не может, естественно, удовлетворить тем требованиям, которые предъявляют к нему читатели романа „Сталинграда“… Автор хочет показать моральную стойкость обыкновенного простого советского человека в Отечественной войне и причины этой стойкости. Но зрение этого автора, выражение этой мысли очень ограниченное, потому что он смотрит глазами довольно узкой части интеллигенции, получившей эстетское воспитание». В этом же духе выступали и другие руководители Союза писателей: Сурков, Горбатов. Можно не сомневаться, в издательстве знали (не могли не знать) мнение руководства, обнаружившего в книге Некрасова серьезные идейно-художественные изъяны, и все-таки решили ее печатать. Но постарались подстраховаться: не «Сталинград», а «В окопах Сталинграда» (по-моему, это название лучше, не зря Некрасов затем сохранил его), не «роман», а «повесть» (тоже, на мой взгляд, более точно). Но не стремлением к точности и выразительности диктовались эти замены. Старались обезопасить себя, подчеркивая и названием и обозначением жанра, что вещь на многое не претендует…

Повесть Некрасова поражала прежде всего достоверностью, несочиненностью — я уже чувствовал тогда, что отсутствие литературщины есть высшее достижение писательского искусства.

А главное — в ту пору для таких читателей, как я, это было, безусловно, самым главным, — книга Некрасова представляла собой рассказ не наблюдателя, пусть даже и очень глазастого, в часы затишья ненадолго попавшего по газетной или какой-то другой надобности на передний край, а человека, познавшего жизнь «окопника» изнутри и изобразившего ее без прикрас и смягчений.

До этого жестокий, дорогой ценой оплаченный опыт солдат и офицеров с «передка» не находил настоящего отражения ни в книгах, ни в кинофильмах. В подавляющем большинстве произведений они были в лучшем случае безликой «массовкой», им полагалось дружно бежать в атаку, кричать «За родину, за Сталина! Ура!», а изображения крупным планом удостаивались «орлы», «чудо-богатыри», которым все было нипочем — и в огне они не горели, и в воде не тонули; неуязвимые для пуль и снарядов, они били захватчиков, как мух. Образ войны, который тогда всеми средствами искусства и пропаганды изо дня в день вбивался в головы людей, ничего общего не имел с тем, что видели и пережили мы на фронте, потому что такой войны, как в этих книгах и фильмах, просто не было. Повесть «В окопах Сталинграда» словно бы возвращала нам наше недавнее незажившее, незаживающее фронтовое прошлое, перечеркнутое официально признанной и сверхобильно тиражируемой литературой.

Вот почему лучи славы великого однофамильца не затмили имени Виктора Некрасова. Для большей части читающей публики при минимальном содействии критики он очень быстро стал самым близким, самым любимым военным писателем. Помню — это повторялось не один раз, — как реагировали бывшие фронтовики, узнав, что в компании, засевшей в каком-нибудь ресторане или пивном баре Киева или Москвы, автор «В окопах Сталинграда». Эта встреча казалась им чудом (я и сам, знакомясь с Некрасовым, испытал это чувство), они не могли поверить, что вот перед ними человек, который написал столь дорогую их сердцу книгу; к тому же сразу становилось ясно, что он «свой парень», такой же, как его герои…

Когда «В окопах Сталинграда» получила Сталинскую премию, читателями, не ведавшими о том, что происходит на идеологической кухне литературы, это было воспринято как нечто абсолютно закономерное — кому же как не Некрасову! Потом я узнал, что это был один из капризов Сталина, который я и сегодня не берусь объяснить. Не мог объяснить этого и сам Некрасов. Он рассказывал в своих воспоминаниях: «Через год [после обсуждения повести Некрасова на президиуме Союза писателей. — Л. Л.] тот же Фадеев, председатель Комитета по Сталинским премиям, вычеркнул в последнюю минуту фамилию автора из списка кандидатов, отправленного пред светлые очи [Всеволод Вишневский не посчитался с мнением президиума, редакция „Знамени“ выдвинула „В окопах Сталинграда“ на Сталинскую премию. — Л. Л.]. Неисповедимы пути Господни — наутро обомлевший автор увидел свое собственное изображение в „Правде“ и „Известиях“». [Вс. Вишневский потом, загадочно подмигивая, шепотом, закрыв предварительно все двери своего кабинета, сказал автору: «Только Сам мог вспомнить, никто другой…» — и развел руками.]

Сталинская премия на какое-то время оградила Некрасова от нападок блюстителей лака и глянца, его даже попытались «приручить», выдвинув в руководство писательской организации Украины (он был избран заместителем председателя правления). Но, как говорится, вопрос был плохо подготовлен «кадровиками», курировавшими Союз писателей, они доверились анкетным данным: офицер-фронтовик, член партии, лауреат. Этот недолгий начальственный взлет Некрасова его киевские друзья вспоминали всегда как уморительно смешную историю. В киевском корпункте «Литературной газеты» висела большая официальная коллективная фотография украинских писателей, и среди них Некрасов. «Это что?» — спросил я. Мне ответили со смехом: «Встреча секретарей Союза писателей Украины с писателем-фронтовиком Некрасовым». Кончилась литературно-административная карьера Некрасова очень быстро и раз и навсегда. Да иначе и быть не могло — вот уж кто совершенно не годился в начальники!

А появившаяся в конце 1954 года вторая книга Некрасова «В родном городе» — одно из первых произведений, знаменовавших наступающую «оттепель», — видимо, заставила вельможных персон, которые руководили литературой, вспомнить поговорку: сколько волка ни корми, он все в лес смотрит. Готовившуюся в свое время атаку на «Окопы» им пришлось отменить — это значило оспорить Сталина, кто мог на такое решиться. А тут ничего не мешало дать по рукам этому «абстрактному гуманисту» за «идейную ущербность». «Может быть, если бы критика в свое время отчетливее сказала о недостатках повести „В окопах Сталинграда“, их было бы меньше в новом произведении писателя», — писал в 1955 году тогдашний главный редактор «Литературной газеты». В повести Некрасова трудная, разоренная, безрадостная жизнь — где это видел автор; герои, мучительно ищущие свое место в этой жизни, придавленные ею, — разве это не поклеп на наших полных бодрости и трудового энтузиазма жизнерадостных людей?..