Внутренний СССР - Разгерметизация

То был момент, когда правительству надлежало овладеть рабочим движением и направить его по руслу мирного профессионального движения. Витте и его министерство этим вопросом от сердца не интересовались. Из двух сил, правильным взаимоотношением которых в значительной мере разрешается рабочий вопрос, — капиталист и рабочий — Витте смотрел только на первого. Не связанный ни происхождением, ни духовно со старым дворянством и его родовитой аристократией, он очень заискивая в них светски, сердцем тянулся к новой знати, — финансовой. Ее он и защищал и весьма часто в ущерб рабочему классу.

(…) Зубатов, как развитой, вдумчивый, много читавший человек, видел нарастающее движение в должном свете и хорошо понимал значение рабочего вопроса и его роль в судьбах России. Он понимал, что с рабочими нельзя бороться одними только полицейскими мерами, что надо делать что-то иное, и решил действовать в Москве, как находил правильным, хотя бы то был и необычный путь.

Он решил не отдавать московские рабочие массы в руки социалистов, а дать им направление полезное и для них, и для государства. Следствием этого явилась легализация рабочего движения, прозванная зубатовщиной. Зубатов занялся делом, которое не входило в круг его обязанностей, что лежало на Витте и его агентах, но не выполнялось ими.

(…) Зубатов стал подготовлять из рабочих пропагандистов его идей. В отделении была заведена соответствующая подборка книг. (…) Арестованным социал-демократам давали читать только книги нужного нам направления, остальное дорабатывалось при собеседовании на допросах. Мы вели в открытую своеобразную контр-пропаганду. «…»

Рабочие собирались в свои клубы, и не только занимались, но и толковали о своих делах и нуждах и развлекались. Их представители по указанию Зубатова обратились к некоторым профессорам, и начались правильные занятия, лекции и рефераты. Все проводилось официально через обер-полицмейстера и генерал-губернатора. Рабочие сами ходили всюду с ходатайствами, чтобы добиться того или другого. Зубатов был душа всего дела, главный рычаг, но держался для посторонних в стороне.

В то же время, зная всё, что делается на фабриках и заводах, охранное отделение своевременно приходило на помощь рабочим в случае каких-либо несправедливых действий хозяев или заводской администрации. В этих видах по воскресеньям в охранном отделении офицеры и чиновники принимали заявления и жалобы от рабочих по всем вопросам. Рабочим давали разъяснения, справки, а заявлениям должное направление и поддержку в дальнейшем в пользу рабочих.

Таким путем в рабочих внедрялось сознание, что они могут добиваться своих желаний без социалистов, мирным путем, и что власть не только не мешает, но и помогает им.» — ист. 97, с. 96 — 100.

В С-Петербурге аналогичной деятельностью занимался священник Г.А.Гапон, привлеченный на службу в Охранное отделение самим С.В.Зубатовым. К концу 1904 г. в Петербурге было открыто 11 отделений “Собрания русских фабрично-заводских рабочих”, созданного Г.А.Гапоном при поддержке и финансировании Министерства внутренних дел.

А.Спиридович пишет, что «разрешив Гапону широко работать в Петербурге, власти как бы забыли, что там не было человека, который бы присматривал за ним, руководил бы им, держал бы все движение в руках, как то делал Зубатов [46]. Формально это как бы лежало на генерале Фулоне [47]» (ист. 97, с. 169), а по существу ни на ком.

Соответственно Г.А.Гапон убеждал свою паству, что все вопросы улучшения быта рабочих можно и должно решить мирным путем в соответствии с воззрениями, выраженными в Новом Завете Христом. В декабре 1904 г. с Путиловского завода были уволены четверо человек, что в его коллективе сочли несправедливым. “Собрание фабрично-заводских рабочих” вступило в переговоры с дирекцией завода, фабричной инспекцией и градоначальником С-Петербурга. Переговоры не дали результата и после того, как “Собрание” проявило свою недееспособность, 3 января 1905 г. на Путиловском заводе началась стачка. Кроме требования о восстановлении на работе уволенных, путиловцы выдвинули дополнительно требования [48]: введения 8-часового рабочего дня (12 — 14-часовой в те годы был обычным); работы в три смены (на большинстве предприятий работали в две 12-часовых смены не считая сверхурочных); установления гарантированного минимума заработной платы; организации бесплатной медицинской помощи. К Путиловскому заводу присоединились рабочие других предприятий столицы, в результате чего забастовало свыше 100 тыс. человек. Здесь в дело уже вступили большевики, выпустившие прокламацию революционного характера, в которой содержался призыв к свержению самодержавия. После этого Г.А.Гапон выдвинул идею мирного шествия рабочих за помощью к царю с петицией, которая была согласована с кураторами “Собрания фабрично-заводских рабочих” от Министерства внутренних дел.

А.Спиридович тоже пишет об этих событиях. По его словам, Гапон, которого он знал лично, был очень честолюбивый человек.

«У честолюбивого Гапона кружилась голова. Он ведет народ к царю и находит у него защиту. Рабочие не ошиблись, они добились высшей справедливости и добились её от царя-батюшки. Царь поднят в глазах народа на недосягаемую высоту, и все это сделал он, вышедший из народа же, Гапон. Роль красивая, великая, и Гапон кипел в агитации. Среди рабочих царило необыкновенное воодушевление: к царю, к царю.

На окраинах были расклеены воззвания, их никто не срывал, о них знала полиция, и весьма естественно, что они считались разрешенными.» — ист. 97, с. 169, 170.

Поскольку опека со стороны аппарата градоначальника Фулона была чисто формальной, то многое определялось честолюбием Гапона и волей тех, кто при попустительстве преемников Зубатова играл на честолюбии этого попа; а это была группа Рутенберга, которые перехватили управление Гапоном-биороботом у Министерства внутренних дел, и под влиянием которых Гапон начал действовать как революционер-провокатор.

Далее А.Спиридович пишет:

«8 января Гапон явился к министру юстиции Муравьеву для переговоров о завтрашнем дне и для передачи ему заготовленной петиции, но Муравьев уклонился от обсуждения вопроса по существу и направил Гапона к князю Святополк-Мирскому [49].

Князь Мирский не принял его совсем и, как объяснил после одному из своих подчиненных, не принял потому, что не умеет разговаривать “с ними”. Министр приказал направить его к директору департамента полиции Лопухину, но Гапон отказался идти к последнему, заявив, что он боится говорить с ним и что он будет теперь действовать по собственному усмотрению.

Когда Лопухин узнал от Мирского, что последний уклонился принять Гапона, он понял, какую громадную оплошность сделал министр, и предпринял шаги, чтобы исправить её. Он обратился к митрополиту [50], думая через него раздобыть Гапона и поговорить с ним, но Гапон не пошел на призыв митрополита. Он, только что искавший случая переговорить с представителями власти, теперь упорно уклоняется от них. Всё это было очень двойственно и неясно. Гапон, как зарвавшийся азартный игрок, шел, что называется, очертя голову.» — ист. 97, с. 171, 172.