Оскотский Григорьевич - Гуманная пуля

Ясно только, что компромисс НЭПа создавал не самые плохие перспек- тивы для научно-технического прогресса, а успешный научно-технический прогресс мог бы, в свою очередь, благотворно влиять и на экономику, и на моральный климат, и даже на политическую обстановку в стране.

Конечно, разбраковка наук по степени их полезности для социализма, а заодно и разбраковка ученых, начались еще при жизни Ленина. Для юношей и девушек "классово чуждого происхождения" в 1921 году были введены ограничения на поступление в вузы (хотя в первое время они явно соблюдались не слишком строго, о чем свидетельствуют организо- ванные в 1924, а затем и в 1929 году "чистки" студенчества).

Тогда же доблестные чекисты принялись фабриковать первые дела, в сценариях которых задействовали инженеров и ученых. Но и это еще не превратилось в систему. Приливы чередовались с отливами. Так, извест- ное дело профессора Таганцева, закончившееся в августе 1921 года расстрелом 61 человека, среди которых было немало представителей на- учной, технической и творческой интеллигенции (в том числе поэт Нико- лай Гумилев), вызвало недовольство правительства. Опасались, что по- добные кровавые спектакли оттолкнут интеллигенцию от власти. Ленин раздраженно писал о Петрогубчека, сфабриковавшей дело: "Негодна, не- умна". Осенью 1921 года руководство и часть кадров Петрогубчека были сменены.

Поэтому большую группу философов, историков, социологов, чьи взгляды были сочтены враждебными советской власти, в 1922 году целыми и невредимыми выслали из страны ("философский пароход"). А знаменитый экономист Василий Леонтьев, ставший впоследствии в эмиграции лауреа- том Нобелевской премии, вспоминает, как в 1922 году его, студента Петроградского университета, вместе с друзьями неоднократно задержи- вали чекисты, в том числе и за такие "преступления", как расклейка плакатов с требованием свободы печати и демократии в государстве. По меркам того времени это сулило верный расстрел. Но в Петрограде 1922 год стал не только нэповским, но, до известной степени, "оттепель- ным". Чекисты ограничивались назидательными беседами, порой перехо- дившими в длительные дискуссии с задержанными студентами, после чего всех отпускали по домам.

Молодежь искренне увлекалась наукой, молодежь стремилась к высшему образованию. Даже тем, кто разделял идеологию режима, наука представ- лялась не менее могущественной силой преобразования мира к лучшему, чем революционная борьба. Выходцам из "бывших", "эксплуататорских" классов и сословий, сквозь все препятствия пробивавшимся на студенче- скую скамью, наука и техника, казалось, давали возможность работать в России и для России, не идя на компромисс со своей совестью. Органи- зованная под руководством выдающихся ученых и инженеров старшего по- коления, оставшихся в СССР (Павлова, Вернадского, Иоффе, Карпинского, Обручева и многих других), сеть научных и проектных организаций к концу 20-х годов создала условия для развития всех направлений науки и техники и превращения Советского Союза в передовую державу.

Но у власти в стране к этому времени находились уже другие люди. И новая правящая верхушка обнаружила неприятное для себя обстоятельст- во. Хотя инженеры и ученые добросовестно работали для процветания страны, а значит для укрепления режима, оказалось, что заставить на- уку руководствоваться одними политическими идеалами и довольствовать- ся только ролью "производительной силы" не так-то просто.

Внутри самой науки неизбежно возникают собственные движущие силы и собственные критерии. Важнейшим (в конечном счете, единственным) кри- терием оценки научной деятельности является и с т и н а. Та самая, которая, как мы уже говорили, для настоящего ученого подчас дороже ценностей жизни, ибо только в следовании истине вектор его усилий совпадает с явственно им ощущаемым вектором полета гуманной пули.

А времена изменились. То, что в эпоху ленинской идеократии, допус- кавшей компромиссы с реальностью, в том числе и с реальностью научных истин, вызывало у власти раздражение, становилось абсолютно нетерпи- мым при переходе к сверхтоталитарной сталинской системе. Новый "вождь" и "отец народов" испытывал патологический страх перед любым проявлением независимости. В конце 20-х, после удушения НЭПа, стес- ненная до предела экономическая независимость оставалась только у крестьянства, а куцая, лишь в рамках профессиональной деятельности, независимость мысли - у научно-технической интеллигенции. Крестьян- ство выморили голодом, поморозили в ссылках и поработили, загнав в колхозы. А над инженерами и учеными органы ОГПУ принялись ставить собственные эксперименты. Отрабатывались оптимальные способы покоре- ния.

В 1929 году ОГПУ сфабриковало дело Академии наук, а в 1930 году - еще более громкое дело "Промпартии". Десятки видных ученых и инжене- ров обвинили в контрреволюционном заговоре и вредительстве. При этом чисто технические специалисты, такие, как теплотехник Рамзин, при ус- ловии "сотрудничества со следствием" (т.е. при согласии оговорить се- бя и своих коллег), еще могли рассчитывать на помилование и будущее возвращение на волю. А такие выдающиеся ученые-экономисты, как Алек- сей Чаянов и Николай Кондратьев, были обречены.

Они продержались до самого конца НЭПа. Чаянов искренне верил в возможность свободной кооперации российского крестьянства и его про- цветания в нэповских условиях. Кондратьев явно не исключал нэповский СССР из мировой экономической системы, где действуют общие законы развития. Сталинское уничтожение НЭПа означало гибель и для них, и для всех независимо мыслящих экономистов. С этого времени разрыв с реальностью, а с ним и репрессии против интеллигенции, непрерывно на- растали.

Не менее важное значение имел другой эксперимент карательных орга- нов: в 1929 - 1930 годах группу заключенных авиаконструкторов во гла- ве с Н.Н.Поликарповым и Д.П.Григоровичем заставили во внутренней тюрьме ОГПУ проектировать новый истребитель. Полученный результат - прекрасный для своего времени самолет И-5 со скоростью полета около 300 км/час - убедил в эффективности "шарашек". Значит, интеллект мож- но было использовать в наиболее удобной для властей форме: лишив его всех прав и окружив решетками и конвоем.

К концу двадцатых - началу тридцатых в советской науке, да и во всей стране, остался один-единственный человек, который позволял себе открыто говорить то, что думает, и которому все прощалось: великий физиолог Иван Петрович Павлов. Принудительное внедрение в науку вуль- гаризованного марксизма вызвало его резкий протест. В своих письмах руководителям страны он обвинял их в "величайшем насилии над научной мыслью", заявлял, что "диалектический материализм при его теперешней постановке ни на волос не отличается от теологии и космогонии инкви- зиции".