Михаил Меньшиков - ПИСЬМА К РУССКОЙ НАЦИИ

Так как большую половину своей тысячелетней истории русское племя пережило в раздробленном состоянии (и до сих пор ведь оно не окончательно объединено), то было бы гибельным недомыслием относиться к австрийской интриге беспечно. На мазепинское движение пора смотреть как на самый тяжкий вид государственной измены, если оно идет в России, и как на самое злодейское покушение, если оно идет из-за границы. Будучи народом христианским, мы обязаны исчерпать все средства, чтобы соблюсти мир с соседями, но в отношении Австрии кажется, что все средства мира исчерпаны. Последние сведения более чем тревожны. Правительства среднеевропейских империй, видимо, охватываются тем «продромальным», как говорят врачи, состоянием, которое обыкновенно предшествует войне, – состоянием воинственного психоза. Россия проявила бы непостижимое безумие, если бы в ответ на военные, доведенные до крайности приготовления соседей проявила обычную дремоту. Нет сомнения, что некоторая подготовка у нас идет. Но пусть наше военное ведомство помнит, что на нем лежит теперь ответственность за будущую судьбу России. Необходимо теперь всем забыть, что такое личная радость жизни, что такое развлечение, досуг, приятельская беседа. Необходимо работать сверху до глубин армии дни и ночи…

22 февраля

Итак, дождались мы и этого позора: в Киеве выкинуто красное знамя отделения Малороссии от России. Пусть это знамя, выброшенное жидами и мальчишками, тотчас же было сорвано и преступные скандалисты были избиты толпой. Революционные толпы бродили от политехникума до таких центральных пунктов, как Владимирский собор и площадь Богдана Хмельницкого. Такие же толпы двигались по киевскому Невскому проспекту – по Крещатику. «Да здравствует самостийна Украина! Да здравствует Австрия! Долой Россию!» – вот что кричали и ревели жиды и мазепинцы пред австрийским консульством, причем, как гласит телеграмма, «протестовавших из публики демонстранты избивали». Если бы не вмешательство казаков и солдат, мятежники, несомненно, взяли бы верх: «Среди демонстрантов более половины было евреев. Руководил студент-еврей, разъезжавший верхом по городу и делавший свои распоряжения…»

Вот до какого позора додремались мы: в Киеве, на лоне «матери городов русских», раздались крики «Долой Россию!». В Киеве, где народ русский принял крещение и откуда, вместе с Новгородом, пошла наша государственность, сложилась змеиная измена, преступной низости которой нет меры и нет предела. Есть, впрочем, нечто еще более возмутительное и бессовестное, чем этот подлый бунт, – сентиментальное с разных сторон потворство ему. Микробы яда были бы совершенно безвредны, если бы не невинная и кроткая питающая их жидкость. Для множества ядовитых зараз у нас давно сложился общественный и даже государственный «бульон» вроде того, на котором врачи разводят культуры чумы и холеры. Вот в чем истинный ужас нашей современности. «Невозможно не прийти соблазнам», – сказал Христос. Невозможно не возникать заразам – всяким заразам, и физическим, и психическим, но горе народу, если он потерял способность давать отпор ядам, отпор мгновенный и решительный, не допускающий никаких компромиссов. Горе народу, если разлагающаяся его общественность создает среду, благоприятную для всяких соблазнов. Вот на что должно обратить внимание наше правительство, если оно действительно стоит на исторической страже. Ведь кто же нибудь должен спасать Россию, нельзя же оставить ее на произвол подлейших предательских стихий. Мы-то все думали, что во главе народа русского едет святой Георгий Победоносец, поражающий копьем дракона. Но дождались до жида-студента, который разъезжает на коне по Киеву, «дает свои распоряжения» и объявляет всему миру: «Долой Россию!» Чудесно!

Мне много раз доводилось разъяснять крайнюю опасность мазепинского движения. Прямо оскорбительно становится проповедовать азбучные истины, очевидные для детей и спорные лишь для тех, кто дремлет. Ровно три года назад в статье «Быть ли России великой?» я изложил значение этого разгорающегося бунта в связи с культом будто бы «великого» украинского поэта. Совсем нетрудно было доказать, что ничего великого в этом талантливом провинциальном поэте не было и не могло быть на уровне слишком зачаточной деревенской культуры. Переведите Шевченко на английский или французский язык, и он не найдет и дюжины читателей, тогда как Данте, Шекспир, Гёте, Пушкин читаются в переводах на все языки с неостывающим интересом. Впрочем, и малороссийские бунтари превозносят Шевченко как поэта лишь для отвода глаз: не в скромной поэзии этого полуграмотного крестьянина тут дело, а в очень нескромных его политических идеях. У нас, конечно, давно забыт «Кобзарь» без пропусков, да и едва ли он когда-либо был известен широкой великорусской публике. И просто «Кобзарь», даже «с пропусками», отлично переведенный, никем у нас не читается, ибо устарел и неинтересен. Поэтому у нас сложилось общее представление, раздуваемое сверх меры малорусскими патриотами, будто Шевченко был совершенно невинный поэт, певец украинского неба и широкой степи, и больше ровнехонько ничего. Подчиняясь этой подтасовке мнений, правительство наше очень долгое время смотрело благосклонно на то, что Шевченко сделался национальным героем малороссийской интеллигенции, ее пророком, учителем и загробным вождем.

Правительство разрешило не только сочинения Шевченко с пропусками и без пропусков, но и целые кружки, общества и учреждения его имени и, наконец, даже всероссийский памятник ему в «столице Украины» – в Киеве. Но то, чего не ведало или не хотело ведать правительство, прекрасно ведали подпольные бунтари. Правительство забыло, что Шевченко был наказан ссылкой и солдатской службой не за милые стишки о любви и женской красоте, а за государственное преступление, вполне точно установленное. Это преступление заключалось в возбуждении ненависти южнорусского народа к северорусскому и в воззваниях к бунту против нашей государственности. Все это имелось и до сих пор значится, как и кощунства религиозные, в общеизвестных «пропусках» Шевченковой будто бы лирической поэзии. Хотя Шевченко вытянут из деревенской грязи великороссами (начиная с помещика Энгельгардта, пославшего его учиться живописи в Варшаву и Петербург), хотя не киевские хохлы, а петербургские москали (Брюллов, Григорович, Венецианов, Жуковский) обласкали его и возлелеяли, хотя не украинская знать, а великорусская (графиня Баранова, княгиня Репнина, графиня Толстая, князь Васильчиков, граф Толстой и др.) превознесла этого милого деревенского поэта и создала ему имя, тем не менее он, хорошо распропагандированный поляками, воспевал ненависть к единой и нераздельной Руси, как она представлялась Богдану Хмельницкому. Правда, скончавшийся от болезненного пьянства Шевченко умер рано (47 лет), умер уже значительно отрезвленный от бунтовских настроений молодости. Возможно, проживи дольше, он и совсем стряхнул бы с себя польские внушения и осудил бы, как Пушкин и Достоевский, свои «ошибки молодости». Это бывало с многими малороссами не меньшего, чем у Шевченко, таланта. Но смерть закрыла эту возможность, и потому Шевченко надо брать, каков он есть: как политического агитатора, ибо – если говорить правду – именно этим он только и дорог озлобленному мазепинскому сепаратизму.